Записки жильца
Шрифт:
– Надо сперва постучаться.
Это сказал ровным голосом сидевший за письменным краснодeревым столом молодой еще человек, светлый блондин с глубокими залысинами, роста скорее среднего, одетый по тогдашней партийной моде во френч. Миша показал ему открытку.
– А, это вы.
– Он слегка шепелявил.
– Я вас вызвал, чтобы услышать ваши показания по делу контрреволюционной квадриги.
Он брал быка за рога. Никаких предисловий. Миша это понял, но сердце его сжалось, стало страшно.
– Садитесь. Что означает слово "квадрига"?
– Четверка, четверица. Того
У Миши отлегло от сердца. Он сразу очутился в своей сфере.
– Так, хорошо. Значение слова "квадрига" вам известно. А с каких пор? Уточним.
– С каких пор я знаю слово "квадрига"?
– Лоренц, не повторяйте моих вопросов, иначе у нас пропадет уйма времени. Отвечайте.
– Латинским я специально не занимался. Читаю, не более того. Думаю, что знаю это слово давно.
– Как давно?
– Точно не скажу. Лет с четырнадцати.
– Не валяйте дурака, Лоренц. Когда вы узнали от участников контрреволюционной группы, что она решила себя назвать квадригой?
– Я впервые об этом узнаю от вас.
– Так не пойдет, Лоренц. Вы заставляете меня заподозрить вас в соучастии, хотя у меня для этого пока нет данных. Я вас вызвал как свидетеля и надеюсь, очень надеюсь, что как свидетель вы отсюда и выйдете. Неужели вы думаете, что мы глупее вас? Вы идиотика из себя строите, скрывая то, что известно весьма многим. Ваши друзья кричали на всех перекрестках, что они квадрига. Об этом знает даже Лиходзиевский, который интересуется девочками на пляже, а не политикой, и виделся с квадригой всего-то раз или два. А вы, можно сказать, их закадычный друг, не знаете ничего. Глупо, Лоренц. Ладно, оставим квадригу. Когда вы познакомились с Лилей Кобозевой?
Значит, Лиходзиевский. Но что мог накапать Лиходзиевский?
– С Лилей Кобозевой я познакомился, когда она приехала из Ленинграда и поселилась в нашем доме. Это было пять лет назад.
– Вам было известно, из какой семьи Кобозева? Может быть, вы никогда не слыхали, что старожилы до сих пор называют помещение на Покровской магазин Кобозева?
– Я хорошо помню старого Кобозева, деда Лили.
– Хорошо помните? Это интересно.
– Шалыков то записал.
Лоренц сказал:
– Я родился в доме Чемадуровой и помню всех его жильцов. Не знал, что это интересно.
Шалыков посмотрел на Лоренца с недоумением. Следователь начинал сердиться.
– Часто вы встречались с Лилей Кобозевой?
– Часто. Особенно с тех пор, как мы поступили в университет. Вместе ходили на занятия.
– Чтобы попасть в университет, Кобозева два года проработала на фабрике по изготовлению кафельных печей. Вам это известно?
– Смутно. Мы об этом никогда не говорили. Хотя вы правы, я мог бы догадаться. Мы с Лилей ровесники, но она отстала от меня на целый курс. Сейчас я вспомнил, она мне как-то сказала, что в комсомол вступила на фабрике.
Шалыков опять что-то записал.
– Какое впечатление на вас произвела Кобозева?
– Она была активной комсомолкой.
– Миша еще что-то вспомнил, обрадовался.
– Упрекала меня однажды в том, что я не веду никакой общественной работы.
– Втягивала,
Вот и сказал лишнее. А ведь Цыбульский учил отвечать коротко.
– С остальными вы познакомились у вашей соседки по дому Кобозевой, знаю. Дайте им характеристики.
– Я не умею. Это не моя область. Я будущий лингвист, а не писатель.
– Хорошо, помогу вам.
– Шалыков стал снисходителен. Видимо, он искренно считал, что и писателем может быть, если понадобится.
– Что вы скажете об Иване Калайде?
– Он коммунист с незапятнанной репутацией. Брат прославленного героя гражданской войны.
– Вам известно, что Ивана Калайду собирались исключить из партии за участие в троцкистской оппозиции?
– Слышу об этом в первый раз.
– Странно, Лоренц, более чем странно. О чем вас ни спросишь, обо всем вы слышите в первый раз. И вот что интересно. Вы, кажется, человек неглупый, студент последнего курса, а ни разу не подумали: как это брат комсомольца-героя и сам еще недавно секретарь губкома комсомола - теперь всего лишь библиотекарь? Должность низкооплачиваемая, бесперспективная, она для старушки, райского одувана, а не для коммуниста - участника гражданской войны.
Миша смутился. Он действительно никогда не задавал себе этого вопроса. Он, кажется, что-то слышал о прежнем видном положении Калайды, но вполуха. А работа библиотекаря казалась ему даже заманчивой. Шалыков на него посмотрел так, что Миша понял, что следователь заметил его смущение, но жалеет его, не хочет, так сказать, бить лежачего. И как бы желая перейти к другой, более легкой для Миши теме, спросил:
– Что вы знаете об Эммануиле Елисаветском? Кто его родители?
– Я их никогда не видел, никогда не был у него дома. Отец его переплетчик. Эмма рассказывал, что благодаря профессии отца приохотился к чтению. ("Что это я? Опять болтаю лишнее!") Слыхал, что живут они очень бедно.
– Что значит бедно? Вы, например, живете богато? В советской стране нет ни бедных, ни богатых, пора запомнить. Ваш отец - бухгалтер. Намного ли больше его зарплата, чем у переплетчика?
– У нас квартира лучше. А у них одна комната, говорят, очень плохая. Может быть, у них семья большая, детей много, а нас только трое.
– Может быть, может быть. А то, что Елисаветского называют по-украински Ледверадянським, то есть Еле-Советским, вы тоже впервые слышите от меня?
– Я слышал эту шутку раньше.
– Шутка? Почему по вашему поводу так не шутят?
– Из моей фамилии такого каламбура не получишь.
– Лоренц, вы можете довести человека до белого каления.
– Шалыков стал кричать, его шепелявость исчезла, голос высоко и нервно зазвенел.
– Не сдается ли вам, однако, что Елисаветского лучше бы назвать не е л е, а а н т и советским?
– Я никогда не слыхал от него антисоветских высказываний.
– Никогда?
– Никогда.
– Мне вас жаль, Лоренц. Вы еще молоды, еще только начинаете лгать, но у лжи, как гласит народная мудрость, короткие ноги, и вы знаете, куда эти ноги вас приведут?