Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Михайловский Георгий Николаевич

В 11 час. утра я уже докладывал дело Сазонову в присутствии Нератова. Сначала Сазонов слушал внимательно, но, узнав, что ему самому придётся распутывать это сложное дело в Комитете финансов, где его оппонентами могут быть и министр финансов, и министр юстиции, категорически отказался ехать. «Я ничего в этом деле не понимаю и не согласен, как дурак, сидеть в комитете», — таковы были буквальные его слова. На это я сказал Сазонову, что если он не поедет, то всё дело провалится, так как и министерство финансов, и министерство юстиции против нас, а, с другой стороны, наши союзнические узы с Францией и Бельгией требуют внимательного отношения к интересам французских и бельгийских держателей бумаг.

Сазонов действительно вспомнил, как Палеолог совсем недавно настаивал

на пересмотре нашего законодательства в этом вопросе. «А вы не можете ехать?» — спросил он меня. К этому вопросу я был готов и показал Сазонову Положение о Финансовом комитете, где всякое заместительство министра иностранных дел не допускается. Я ему сказал при этом, что Комитет финансов рассматривает только важнейшие в государственном отношении вопросы финансового характера и министр иностранных дел играет роль эксперта по международным отношениям России. Но Сазонов наотрез отказался ехать в комитет.

Походив несколько минут по кабинету, Сазонов наконец нашёл выход, весьма для него типичный. Не ехать он не мог, так как и Франция, и Бельгия были слишком заинтересованы в этом деле, а ехать боялся, так как чувствовал свой тощий багаж юридических и финансовых знаний и не хотел попасть впросак. Выход, придуманный Сазоновым, заключался в том, что он, соединившись по прямому телефонному проводу с Горемыкиным и извинившись, что по дипломатическим причинам не может лично присутствовать на сегодняшнем заседании Комитета финансов, просил его развить и провести через комитет свою точку зрения.

Горемыкин, будучи в курсе дела, стал ему задавать вопросы, тогда Сазонов обратился ко мне, и мне пришлось пункт за пунктом изложить взгляд нашего министерства на этот вопрос, а Сазонов немедленно и текстуально каждое моё слово передавал Горемыкину. Так продолжался больше часа этот триалог, в котором на мою долю выпала роль суфлёра. Когда он кончился, Сазонов обратился ко мне с вопросом: «Вы довольны?» Мне оставалось только поблагодарить Сазонова, который так точно и добросовестно передавал Горемыкину всё, что мне пришлось надумать в течение позднего вечера накануне.

Когда я позже вспоминал этот необычный в петербургском бюрократическом обиходе диалог министра иностранных дел с председателем Совета министров «под суфлёра», мне стали ясны и все ошибки и промахи Сазонова — в конце концов, за редкими исключениями, Сазонов слишком доверял своим ближайшим советникам — Шиллингу, Гулькевичу и другим и покрывал их мнения и взгляды своим огромным авторитетом. Думается мне, и в данном случае он мог бы вникнуть в дело сам и поехать в Комитет финансов, однако он предпочёл использовать мой доклад непосредственно в разговоре с Горемыкиным, слепо веря в правильность моего понимания дела. Правда, как и всегда, если бы я что-то напутал, вся вина пала бы на меня, я это отлично знал и был благодарен Сазонову за такое отношение ко мне.

У меня была и carte blanche [26] по Юрисконсультской части, и это было единственное, что я ценил. Беда заключалась в том, что каждый начальник отдела или директор департамента пользовался такой же безграничной властью в своей области, и так как состав ближайших сотрудников Сазонова определялся его личными симпатиями и вкусами, часто его обманывавшими, то получался разнобой, вроде, например, случая с русско-болгарской войной. «Общее руководство» отсутствовало, у Сазонова его заменял «нератовский фильтр», обычно процеживавший в деловом отношении всё нужное. То, что почему-либо не попадало в этот фильтр, бывало полно неожиданностей.

26

Полная свобода действий, неограниченные полномочия (фр.).

Должен добавить, что моё управление Юрисконсультской частью ввиду моего возраста было таким противоречием со всеми традициями министерства, что когда я пришёл как-то докладывать по делам Совета министров к Сазонову, то заменявший тогда А.А. Радкевича

светлейший князь П.П. Волконский спросил меня с удивлением: «Как это могло случиться, что вы, такой молодой, докладываете министру? За всю мою службу я вижу это первый раз». У моих сверстников, работавших больше по шифровальной части, это вызывало и удивление, и естественную зависть, так как обычно движение в МИД было медленное и кандидатов на каждый сколько-нибудь заметный пост было больше чем достаточно. Поэтому неудивительно, что через два месяца моего управления Юрисконсультской частью появились желающие в ней служить, и Нольде пришлось впоследствии кое-кому из таких желающих отказать. Кроме того, Бентковский, директор II Департамента, через год назначенный сенатором, ненавидевший Нольде, который действительно оказался его преемником, вдруг перенёс свою ненависть на меня и вступил со мной в явную борьбу.

Незадолго до своего отъезда Нольде разослал нашим миссиям и консульствам за границей циркуляр о свидетельствовании нотариальных актов в связи с изданными нами законами и распоряжениями касательно неприятельских подданных. Теперь в моё уже управление Бентковский разослал «контрциркуляр», ссылаясь на какое-то заключение Юрисконсультской части министерства юстиции. Оба циркуляра были скреплены подписью Сазонова. Полное недоумение за границей, скандал. Бентковский конечно, скрыл от нашей Юрисконсультской части факт посылки контрциркуляра. Как только я об этом узнал, то, недолго думая, съездил в министерство юстиции, где у меня были друзья, получил на руки копию с заключения Юрисконсультской части министерства юстиции, на которое Бентковский ссылался, и, убедившись, что Бентковский сделал из него ненадлежащие выводы и «передёрнул», я доложил всё дело Сазонову, заявив, что лишь временно управляю Юрисконсультской частью в отсутствие Нольде, но, защищая интересы дела, не могу допустить рассылки II Департаментом контрциркуляров по юридическим вопросам, в которых этот департамент ничего не понимает. Сазонов, авторитет которого, несомненно, подрывался наличием его подписи под противоречащими друг другу документами, страшно рассердился и по телеграфу отменил циркуляр Бентковского. Так слабости человеческой природы врывались в и без того сложную, напряжённую и не всегда счастливую работу МИД в это горячее время.

«Щекотливый вопрос» внутренней политики

Перед самым приездом Нольде тот же Арцимович, которому так не повезло в еврейском вопросе, снова дал мне поручение из области чисто внутренней политики. Дело шло об изменении Положения о Государственной думе и Государственном совете в отношении «права интерпелляции», то есть права запросов. Арцимович мне сказал, что, по имеющимся у Сазонова сведениям, в думских кругах есть мысль о расширении права запросов у Государственной думы, что сам Сазонов очень сочувствует такому расширению и хотел бы внести соответствующий законопроект.

Я был очень удивлён не тем обстоятельством, что Сазонов этим вопросом интересуется, а тем, что он думает внести законопроект. Поэтому, когда Арцимович предложил мне составить записку и проект соответствующих изменений на основании парламентской практики западноевропейских стран, я ответил, что при всём моём сочувствии не представляю, как у Сазонова поднимется рука внести подобный проект в Совете министров, ведь там «ихтиозавры» его живьём съедят за такое вмешательство министра иностранных дел во внутренние дела. Я говорил на основании тех сведений, которые имел из канцелярии Совета министров насчёт положения Сазонова в правительстве. На это Арцимович, довольно туманно, надо заметить, понимавший роль министра иностранных дел в императорском правительстве, ответил, что Сазонов ещё не решил окончательно, в какой форме поднять этот «щекотливый вопрос», но что он его интересует и что ему важно «существо дела». На языке реальной политики это означало, что Сазонов, устав получать щелчки от правой части Совета министров, решил опереться на Государственную думу, которая когда-то, 26 июля 1914 г., по случаю начала мировой войны, оказала ему такое доверие и полную поддержку.