Записные книжки (-)
Шрифт:
Пусть пьют. И этот разговор на пятнадцать минут с косоглазым переводчиком о достопримечательностях Москвы тоже ничего не значит. Можно подождать. Он готов ко всему. Он будет здесь ждать час, день, неделю, но унесет в кармане беседу с делегатами.
Сонный репортер предположил:
– Что ж, мы ночевать здесь будем?
– М-да...
– Все англичане здоровы жрать. Гуляют - жуют, в театре сидят - жуют, природой восхищаются - жуют.
– Нет, просто мы есть не умеем. У них это культ, наука целая. Есть надо правильно.
– А пить?
–
Но вот задвигались стулья. Кто-то в зале затянул фальшиво нерусскую песню. Безайс возбужденно встал и одернул пиджак. Добыча шла навстречу.
Из дверей вышла высокая женщина в красном платке, со значком на груди, стриженая, угловатая. Взгляд ее упал на репортеров.
– Ах да...
– Можно?
Она решительным движением поправила платок.
– Нет, товарищи, сейчас нельзя. Делегаты едут в ВЦСПС. Зайдите позже.
Репортеры заворчали.
– Да что же это такое?
– Товарищ Авилова, вы смеетесь? Чего ж вы сразу не сказали?
– Не могу.
– Да вы нам не нужны, дайте делегацию.
Но ее лицо застыло в административном величии.
– У меня нет времени. Я сказала, зайдите позже, часа в четыре.
Репортер из ТАССа продвинулся вперед.
– Товарищ Авилова, что это за женские капризы? Мы сюда не за развлечением приехали, мы работаем.
– Я попросила бы вас выбирать выражения!..
Сзади пробормотали:
– Ах, эти бабы!
– Вот тумба!
Спор перекинулся на пустяки, на вздор: "Вы меня не запугаете, перестаньте, пожалуйста", "От этих газетчиков просто покоя нет!", "А вам пора бы на покой, знаете ли"... Ее некрасивое лицо раскраснелось, она спорила с бабьим мелочным азартом, упираясь кулаками в бока. Безайс разглядывал ее в нерешительном раздумье - собственно, убивать бы надо таких гадов!
Седой, плотный, голубоглазый англичанин вышел в коридор. Голоса спорящих понизились. Репортер из ТАССа быстро подошел к нему, обменялся рукопожатием и заговорил по-английски - делегат заулыбался, закивал головой. Они дошли до номера, англичанин скрылся за дверью, репортер повернул обратно.
Женщина в красном платке негодующе смотрела на него.
– Товарищи, это приемы желтой прессы!
Наступила пауза. И вдруг Безайс обиделся. Что она сказала? "Приемы желтой прессы"? Да как она смела! Потом обида перешла в злое, стремительное бешенство. Эта тупица в приступе глупой суетливости мешает им выполнять великий, прекрасный долг газетчика - ловить новости. Она...
Ноги сами вынесли его вперед. Он поднял руку в оранжевой перчатке жестом пророка, проклинающего язычников. И в тишине коридора услышал собственный свой голос - неестественный, пронзительный вопль:
– Как вы смеете?
Он постоял немного, медленно соображая, что руку надо опустить. Это глупо так держать руку, точно он собрался петь. Потом он вдруг вспомнил свой истерический, нелепый крик и ужаснулся. Что он наделал? Зачем он вылез вперед
Но остановиться было уже нельзя, немыслимо - они молчали, ожидая, что он еще выкинет. После такого вопля надо убить кого-нибудь, поджечь дом, упасть в обморок. Нельзя же взвизгивать таким образом в деловом разговоре! И вот с растущим чувством стыда, краснея, он произнес нотой ниже:
– Как вы смеете?
Она смотрела на него остановившимся взглядом. Безайс, холодея, ждал своей участи. Сейчас она позвонит Бубнову и попросит не присылать эпилептиков в следующий раз. Нет, хуже, она просто повернется и молча уйдет. Он останется с глазу на глаз с этими ребятами, и вечером в пяти редакциях будут хохотать над ним.
Она опустила глаза. Провела рукой по лбу.
– Ну хорошо, я попробую...
Сначала он даже не понял, о чем она говорит.
– Если уж вы так спешите... я постараюсь задержать делегацию минут на пятнадцать...
Глядя сзади на ее удаляющиеся ноги в телесных чулках, Безайс упивался радостью спасения. Первое, что он сделал, это убрал руку: сначала поднес ее к голове, делая вид, что поправляет кепи, потом спрятал в карман. Зверь был укрощен, но победитель чувствовал себя неважно. Обернувшись, он увидел устремленные на него взоры репортеров, они смотрели с неопределенным выражением, молча.
Он имел мужество сказать:
– Я, кажется, немного погорячился?
Толстый репортер пришел к нему на помощь:
– А, это такая каналья!
Его замечание пробудило в них старую неугасимую вражду к людям из учреждений, к завам, управделами и секретарям.
– Да, это сплошная дура, без отметинки.
– Она, собственно, не дура. Просто перестаралась.
Безайс почувствовал, что всеобщее внимание отвлечено от него, и ему стало легче...
Он бежал с лестницы, перескакивая через ступени. "В беседе с нашим сотрудником председатель делегации выразил удовлетворение по поводу порядка на железных дорогах..." Он тоже от души этому рад, очень приятно, что там все в порядке. Председатель делегации, розовый, крепкозубый, бритый шахтер, улыбаясь, пытался произнести "Крэмл" ("делегаты намерены осмотреть достопримечательности Кремля") и хлопал репортеров по плечам. Остальные через переводчика расспрашивали о куче разнообразных вещей: о яслях, о рабкорах, о театрах. "Наш сотрудник отмечает живой интерес делегатов к советской общественности".
– Эй, постойте!
Он оглянулся. Вверху, в пролете лестницы, перегнувшись через перила, ему махал шляпой тассовский корреспондент.
– Подождите, пойдем вместе!
Он догнал Безайса и пошел рядом, отдуваясь, шляпа съехала на затылок, папироса небрежно торчала в углу рта. От него веяло здоровьем, веселой самоуверенностью; такой человек должен много есть, много курить, много работать.
– Вы новичок?
– спросил он.
– Да. Это очень заметно?
– Конечно. Сколько времени работаете?