Заплачено кровью

Киселёв Валерий Павлович

Полковник Гришин с удовлетворением осмотрел оборону двух батальонов полка Шапошникова, третий, хотя по счету второй, Леоненко, был впереди, за Сожем. Траншеи в полку были вырыты полного профиля, хотя уставом это не предусматривалось и в мирное время на учениях их не копали. Артиллерийские позиции обеих батарей оборудованы и замаскированы были, как положено. Везде в полку чувствовался порядок и хозяйский глаз.

– Долго здесь сидеть собрался, - бросил Гришин стоявшему за спиной Шапошникову.
– С Леоненко связь надежная?

– Только посыльными. Проводу

не хватает. Два километра все же, а рация у них неисправная. Вчера было тихо, соприкосновения с противником не имел. Машины по шоссе проносятся на полной скорости или в сопровождении танков, и после паузы, озабоченно, Шапошников добавил: - Но сегодня, в семь тридцать, Леоненко доложил, что на его левом фланге слышен шум моторов автомашин, посланная туда разведка не вернулась. Я отсюда послал туда группу, ушла полчаса назад. Да ее и в бинокль еще можно увидеть.

– Где?
– полковник Гришин поднял к глазам бинокль.

– Видите, правее тех кустов сидят, только что Сож перешли.

– Вижу. А почему сидят, а не вперед идут?

Шапошников посмотрел в бинокль и отчетливо увидел, что на берегу реки на корточках сидят пятеро, без обмундирования.
– "А где же шестой? забеспокоился он.
– И почему действительно сидят?"

– Это как понимать? Купаются? Ты их на разведку или искупаться послал?
– зло спросил Гришин.

– Товарищ полковник, - позвал Гришина батальонный комиссар Жижин, председатель военного трибунала дивизии, - вас тут один военврач спрашивает, по делу...

– Что такое?
– повернулся Гришин. "Опять автотранспорт для раненых?" подумал он.

Молодой военврач волновался так, что не знал, куда девать руки.

– Товарищ полковник, у меня раненые...

– Что вам, машину, медикаменты?

– Нет, не в этом дело. Раненые, но как и куда раненые...

– То есть?

Подошли к сидевшей на земле группе красноармейцев. Все встали, увидев полковника.

– Ранения почти у всех в руку, в кисть.

– Что-о? Самострельщики? Кто старший? Из какой части?

– Не из вашей, полковник, - смело ответил один из них.

– Это что, Шапошников?
– чувствуя, как всего его охватывает гнев, тихо спросил Гришин.

– Переправились сегодня утром, выходят, сказали, из-за Днепра. Все были целые, сам с ними утром разговаривал...

– Ты это кого кашей прикармливаешь? Предателей? Петр Григорьевич! позвал Гришин начальника трибунала дивизии Жижина.
– Разобрались?

– Разобрался, Иван Тихонович.

– Приговор?
– считая глазами стоявших перед ним бойцов, процедил Гришин.

– Согласно законам военного времени...

– Мы не из вашей части!
– испуганно крикнул кто-то из группы.

– А ты кому Присягу давал? Только своей части или Родине? За тебя кто-то будет воевать, а ты в тылу валяться, и потом героя из себя строить, что на фронте был?
– вне себя от ярости закричал Гришин.

Шапошников, глядя на стоявших перед ним людей в красноармейской форме, уже не бойцов для него и Гришина, поникших, с виноватыми или смотревшими под ноги тупыми

глазами, думал: "На что надеялись? Что если всей группой, то не расстреляют? Чему тогда учили их все эти двадцать с лишним лет советской власти?" И вспомнил, как сразу же после прорыва из окружения в полку был расстрелян политрук Старков из батареи Похлебаева за то, что заставил бойца Тихомирова поменяться с ним формой перед боем. Вчера расстреляли еще одного самострельщика, самого заставили выкопать могилу.

– Товарищ капитан, разведка прибыла, - услышал он тихий голос лейтенанта Тюкаева.

– Петр Григорьевич, приводите приговор в исполнение, - жестко сказал Гришин и повернулся к Шапошникову.
– А теперь с твоей разведкой разберемся.

Отошли в сторону, поджидая идущего к ним молодцеватого сержанта.

– Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу капитану, щеголевато козырнул сержант.

– Обращайтесь, - стараясь успокоиться, сказал Гришин.

– В лесу, в районе ориентиры два и три, обнаружено скопление пехоты противника до батальона, накапливаются для атаки. На подходе к лесу был обстрелян, но прополз левее и наблюдал. В лесу слышен шум машин, устанавливают минометы. Много автоматчиков.

– Да вы и не были в разведке, товарищ сержант, - стараясь говорить спокойнее, начал Гришин.
– Вы в кустах просидели, я же вас всех в бинокль видел!

Сержант, быстро побледневший, еле сдерживая проступившие слезы обиды, чуть слышно проговорил:

– Как так? Я был в поиске, товарищ полковник. Это группа у меня оставалась на берегу. Я один...

– Гурьянов!
– повернулся Гришин к инструктору политотдела дивизии, стоявшему за спиной.

– Товарищ полковник!
– резко вмешался Шапошников.
– Надо же разобраться!

– Ты что развел в полку?
– сквозь зубы тихо спросил Гришин.

Он, не прощаясь, пошел к лошадям, на которых они приехали в полк.

Через минуту в кустах щелкнул пистолетный выстрел.

Шапошников, словно оглушенный, стоял, не в силах сдвинуться с места. "Что-то здесь не так, наверняка ошибка. Но зачем же так, с плеча рубить? Хороший парень, орден Красной Звезды за финскую..."

И ругал себя, что растерялся и не смог отстоять своего разведчика.

– Шапошников!
– повернул Гришин коня.
– Я еду в штаб корпуса на совещание. На всякий случай готовься к наступлению, - он хотел было ехать, но увидел, что к ним подходит какая-то колонна.

– Что за войско?
– Гришин остановил коня.

От колонны отделились двое.

– Лейтенант Конаков.

– Младший лейтенант Тырышкин.

Гришин тоже представился, оглядел обоих с головы до ног. Лица у лейтенантов были черные от солнца и пыли.

– В Африке, что ли воевали? Откуда такие?

Сапоги у обоих были без каблуков, обмундирование оборвано и вывожено в земле настолько, что Гришин невольно улыбнулся:

– От границы ползком?

– Второй батальон четыреста сорок третьего стрелкового полка сто шестидесятой стрелковой дивизии, выходим из-под Чаус.