Заплачено кровью
Шрифт:
– Отлично, как раз перед наступлением. Я в штаб, могу прихватить с собой.
В двадцатых числах ноября в дивизию наконец-то прибыл редактор газеты старший политрук Дмитрий Васильев. Оказалось, что с Мазуриным они виделись и раньше, под Трубчевском. Там Васильев работал в редакции фронтовой газеты. В первый же вечер они подружились. Дмитрий Михайлович оказался интересным человеком и отличным рассказчиком. Невеселый внешне, по внутреннему складу он оказался душевным человеком, и Мазурин скоро понял, что он умеет ценить дружбу. В дивизии Васильев быстро познакомился со всеми работниками политотдела, любил бывать и на передовой.
Имелась у Васильева интересная привычка: не
– Когда думаете второй номер выпускать?
– спросил Гришин Мазурина, когда они отъехали от штаба полка.
– Угощайтесь, фрицевские.
– Гришин протянул пачку сигарет в яркой обертке.
"Юно", прочитал Мазурин на пачке.
– Разведчики дали попробовать.
– Думаем в ближайшие дни выпустить, товарищ полковник, но теперь материал нужен о наступлении. А вообще, чаще, чем раз в неделю, не получится: далеко ездить в типографию.
– Товарищ политрук, как вы думаете, что сейчас у нас в дивизионной газете должно быть главным?
– спросил Гришин Мазурина.
Мазурин удивился вопросу, что командир дивизии, человек, далекий от газетных дел, советуется с ним.
Он в нескольких фразах высказал свое мнение. Гришин внимательно выслушал, не перебивая, а потом сказал:
– Передовая статья, по-моему, должна быть более масштабной. Конечно, о начавшемся контрнаступлении, о взятии Ростова, Тихвина, о работе тыла. Но подчеркнуть также, что война с фашизмом разгорается по всей земле. Англия объявила войну Финляндии, Румынии, а США - Японии. Надо, чтобы люди поняли: в мире в целом начинается перелом в нашу сторону. Надо вселить в людей не только надежду, но и уверенность в нашей победе.
Мазурин слушал Гришина и оценивал его профессионально, как газетчик. Он уже довольно много слышал о командире дивизии от других и - только хорошее. В дивизии полковника Гришина уважали заслуженно. Заметно было, что у него ум преобладает над чувствами, всегда умеет требовать от подчиненных. А если и просил о чем-нибудь, то так, что нельзя было не выполнить. Очень собранный, с людьми говорит без позерства. Своего мнения навязывать не стремится, очень располагает к себе в неофициальной обстановке.
И внешность у полковника Гришина соответствовала характеру: плотный, красивый, с симпатичной холеностью в лице, прямым взглядом. Однажды Мазурин услышал от бойцов: "В окружении мы знали, что с ним не пропадем". Бойцы заметили и такую деталь: командир
Майор Гогичайшвили со своим штабом отработал план наступления в деталях, даже на несколько вариантов. Работалось ему в эти дни, как, впрочем, и всем его подчиненным, как никогда легко, настрой у всех был только на победу. Он не допускал и мысли, что наступление сорвется. Хотя полк был ненамного сильнее, чем прибывший из Ельца, и было в нем всего два батальона, переформированных из одного.
– Александр Васильевич, продиктуйте вечернее боевое донесение машинистке и можете отдыхать, - сказал Гогичайшвили Шапошникову.
Машинистка сидела на ящике из-под немецкого шоколада и печатала на машинке, которую лейтенант Тюкаев сменял в Ельце в каком-то учреждении на два мешка урюка.
Шапошников диктовал донесение, думая про себя, что это последнее "тихое" донесение, с завтрашнего дня начнутся новые бои. Опять повышенная нервотрепка, кровь, смерть, сон урывками, еда один раз в сутки. Но он научился отдыхать в редкие минуты затишья. Порой хватало часа хорошего сна, чтобы восстановить силы. Сказывалась и многолетняя армейская закалка. Шапошникову и хотелось верить в успех предстоящего наступления, и в глубине души были сомнения, что дело пойдет, как задумано. Он привык, что они почти всю войну воюют с голыми руками, но это в обороне, а как будет в наступлении?
С новым командиром полка Шапошников сработался быстро. Ему это было легко и потому, что он всегда тяготился на своей вынужденной должности командира полка. И не потому, что он боялся ответственности, просто штабная работа была больше по душе. Он не считал, что вполне обладает качествами, необходимыми для командира полка. А новый его командир, вызывавший симпатию с первого дня знакомства, оказался человеком по складу характера и души подходящим для Шапошникова - культурный, корректный, чрезвычайно спокойный, несмотря на то, что кавказец по рождению.
– Товарищ капитан, - отвлек Шапошникова лейтенант Тюкаев, - Кирченков прибыл, да на конях всем взводом.
– Подожди, я сейчас закончу.
Старшина Кирченков, назначенный перед наступлением командиром взвода конной разведки, был из тех людей, которые нигде не пропадут. Во время октябрьского окружения под Литовней, когда остатки взвода лейтенанта Шажка прикрывали отход колонны полка, все они попали в плен. Немцы навалились сзади в темноте, когда они отстреливались. Когда их одиннадцать человек трое немцев-конвоиров подводили к дороге, по которой шла на Навлю колонна наших пленных, то Кирченков - один!
– сумел спрятаться в канаве, дождался, когда колонна прошла мимо и спокойно пошел на восток. Через полтора месяца, минуя все проверочные пункты в нашем ближнем тылу, сумел найти свой полк и явился, словно с того света, прямо в штаб. Шапошников долго с горечью вспоминал лейтенанта Шажка. Не верилось, что он не найдет возможности убежать из плена и погибнет...
Посоветовавшись с Гогичайшвили и Наумовым, Шапошников сказал Кирченкову, что он назначен командиром конного взвода разведки. Парень он был отчаянной храбрости, как разведчик - непревзойденный мастер, свалить способен и медведя, а что без соответствующего звания, так Шапошников пообещал при первой же возможности послать его на командирские курсы.
– Пока походи старшиной, - сказал он Кирченкову.
– А коней-то нет. Как же быть?
Шапошников развел руками:
– У нас много чего не было. Проявляй инициативу, ты теперь командир.