«Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

Косарева Александра

И с точки зрения формальной логики он нынче рассуждал о себе.

Исполнилась ровно неделя после Пленума ЦК комсомола, где его лишили поста генсека. А значит, зацепили крепко.

Косарев слишком хорошо знал, как работают винтики сталинской машины, потому что при нем многие люди то возвышались необычайно, – будучи еще вчера никем, «ниоткуда и никуда», – то падали в бездонную, зловонную яму ГУЛАГа.

Он понимал, что арест в таких случаях неизбежен. И знал, что после этого происходит с семьями осужденных.

Уже «врага народа» нет

давно на земле, нет его среди живых, а значит, ему уже не бывать ни английским, ни японским шпионом. Не подсыпать сахар в бензобак танка. Не сидеть с оптической винтовкой на арбатском чердаке в ожидании кортежа вождя. А они все-таки врываются в семью, хватают всех до одного. Жены встают на мученический путь, пока не умирают где-нибудь в Караганде или в Потьме. Детей отправляют в детдома, где насилуют, избивают, морят голодом, коверкают судьбу.

Но если человека еще не успели схватить и осудить? Если человека вообще уже нет на этом свете? Зачем им его семья? Может, в этом случае они оставят семью в покое?

Косарев вынул из-за пазухи именной браунинг, подарок Ворошилова, проверил патронник и взвел курок.

Прозвучит выстрел – и эти вертухаи сбегутся, гася на ходу окурки, в своих сирых шинелях, с ромбиками и кубиками. Не решаясь даже дотрагиваться до трупа, позвонят Берии, и с Берией случится припадок: ведь был уже, был почти в руках у чекистов, вражий сын!

Решимость Косарева покончить с собой ради спасения семьи была так велика, что он уже поднес ствол к лицу, почуял, как воняет от пистолета смазкой и горелым порохом и как близок от пальца спусковой крючок.

Но тут появляется Лена.

Прибегает восьмилетняя дочка, самое дорогое, что есть у него на свете. В цигейковой шубке, варежках и вязаной шапке с помпонами.

– Папа! Тебя обыскались уже! Ты что здесь делаешь?

Косарев успевает спрятать оружие и хватает первый попавшийся на глаза, но подходящий предмет – деревянного коня-качалку. Изображает улыбку на лице – ему это всегда легко удавалось.

– Как это что делаю? Коня починяю!

В 1933 году дочери было три года, когда Косарев подарил ей этого коня, раскрашенного по-русски лубочно. Купил на рынке у калужских умельцев. Лена садилась на него верхом летом на лужайке перед домом, бралась за поводья, отец ее раскачивал и пел:

Веди, Будённый, нас смелее в бой!Пусть гром гремит,Пускай пожар кругом, пожар кругом.Мы беззаветные герои все,И вся-то наша жизнь есть борьба.

И вся-то наша жизнь есть борьба…

Теперь краски поблекли, лак местами облупился, а один полоз раскачался и вылез из пазов.

– Видишь вот? Заклею, подкрасим, и будет как новенький!

– Спасибо, пап! Но сейчас мама ужинать зовет! Идем уже, идем!

Ужинали

в столовой, под оранжевым абажуром, за круглым столом, который, если раздвигался, вмещал много народу.

Какой была семейная еда в тридцатых годах? У разного партийного люда по-разному, а что до Косаревых – самая обычная.

Саша бывал к еде не привередлив, ел, что подадут: суп так суп, жаркое так жаркое, а то и просто отварную картошку с укропом да растительным маслом. Любили сырники, драники, варенья к чаю всяческие, что варила Маша сама по грузинским рецептам, медок душистый с рынка или с местных пасек, что к дому подносили местные, заодно с парным молоком и «фунтиками» сливочного масла в листьях лопуха.

Гости наезжали часто, но неожиданно, и бабушка упрекала деда за экспромты и сюрпризы. Позвонил бы, предупредил? А то отворяются двери, заходят несколько мужиков, все с работы, все голодные. Русская жена, поди, и стерпела бы, выложила на стол чего-то из припасов, соленые огурчики там, сальце, рюмки достала.

Но не грузинская!

По обычаям семьи Нанейшвили стол должен быть безупречен.

У грузин по тому, как накрыт стол, какое подали вино, обильна ли закуска, часто судят об отношении к себе, об уважении хозяев к гостям. Именно поэтому бабушка иногда расстраивалась. И в экстренном порядке отправляли водителя Женю Любимова в магазин.

А появиться Косарев мог с самыми неожиданными людьми – то с секретарями ЦК комсомола, то с хитрым и лукавым Андреевым, то с начальством «Метростроя», то с генералами из генштаба, то с самим Горьким.

Зная это, Маша запаслась продуктами, которые слала родня из Грузии: пряностями, аджикой, черным саперави или легким кахетинским, мукой-крупчаткой, чтобы быстро приготовить мчади, чурчхелой, другими сластями.

В начале 1937 года, когда небо над головой Косарева, как он полагал, было не то что чистое, а даже без намека на облачко, к нему вдруг напросился в гости сам глава компартии Азербайджана Багиров.

Это фамилия. А полное имя у него было длинное, как товарняк, – Багиров Мир Джафар Аббас оглы. Весьма заметная фигура, известная среди подпольщиков Закавказья.

По-русски говоря, Джафар Аббасович, своего рода уникум. Двадцать лет сидел во главе Азербайджана, первый секретарь, при Сталине, пережил все чистки, умел в последний момент уйти из-под удара, подставив других.

Вплоть до ареста и расстрела в 1956 году.

Поэтому одни историки назовут его потом «азербайджанским Сталиным», другие – «азербайджанским Берией». Какая разница? По сути это был и многоопытный хитрый и подлый царедворец.

Подлез он к Косареву хитро и, чтобы его точно пригласили, после приема у Сталина в Кремле, потер руки и сказал:

– Слышал я, Саша, что твоя красавица жена безумно вкусно готовит! Это правда? До сих пор я думал, что лучше всех в мире готовит моя жена!

– А вы пожалуйте к нам на ужин, Джафар Аббасович, сами все увидите!

Тут Маша подготовилась и накрыла действительно великолепный стол. Гости разомлели, тост следовал за тостом.

Выпито уже было немало, когда Косарев совершает роковую ошибку.