Заповедник для академиков
Шрифт:
Юрген, полуослепленный взрывом, чутьем опытного летчика или, может быть, просто всей шкурой понял, что он должен как можно скорее увести «Ханну» от этого места. Не обращая внимания на опасность, он положил ее на крыло так, что Васильев, к которому все еще не вернулось зрение, свалился, матерясь, к ногам Фишера.
«Ханна» не успела завершить разворот, как ее настигла волна воздуха, рожденная атомной бомбой. Пролетев три километра, что отделяли взрыв от «Ханны», она ударила в самолет и буквально отшвырнула его, чудом не перевернув; впрочем, это чудо было совершено железными руками Юргена, который ни на секунду
Недалеко от озера был виден длинный барак с открытой дверью и выбитыми окошками — еще сверху Юрген понял, что там никто не живет.
Васильев, который обрел наконец возможность видеть, оценил посадку Юргена, хотя «Ханна» не избежала все же столкновения с тонкой льдиной. Льдина повредила один из поплавков, из которого начал вытекать бензин. Но главное — они были живы. И самолет почти цел.
Как только «Ханна» остановилась, легонько уткнувшись поплавками в мель, Фишер открыл люк гидроплана. Он обернулся к взрыву и снял кружение гигантских облаков и превращение атомного гриба в тучу, которая родила дождь и понесла его на восток…
— Это был ад, — сказал убежденно Юрген, опустив голову в шлеме на штурвал. Он был без сил.
— Пожалуй, мой друг, мы выполнили задание, и нам есть с чем вернуться за Рыцарскими крестами, — сказал Васильев.
— Тебе не достанется, мой друг, — сказал Фишер, не переставая снимать атомное бедствие. — Ты иностранец, притом плохих кровей.
— Вот иностранцы, таких же, как я, плохих кровей, сделали бомбу, до которой не додумались самые арийцы из арийцев. Допускаю, — к Васильеву вернулась способность к иронии, порой спасавшая, но чаще губившая его, — что среди них были евреи.
Видно, нарком НКВД успел зажмуриться, но все равно его ослепило. Хуже было с Френкелем — тот так и не надел очки, не посмел сделать это раньше Ежова. Он сидел на холодном бетоне крыши, раскачивался и стонал.
Один из фотографов тоже временно ослеп, но другой, Хазин — еврейское счастье! — в тот момент менял пленку, отвернувшись от взрыва, — нашел время, идиот! Зато сейчас он оголтело щелкал аппаратом, стараясь заснять и шар на истончающейся ножке, и общий вид погибшего города.
Все эти детали события Матя увидел сразу, но осознал лишь потом, когда миновало наслаждение свершением. Он победил! Он победил в тот момент, когда на вышке вспыхнула ослепительная искра. И он единственный в мире владеет в полной мере не только секретом нового абсолютного оружия, но и пониманием того, что это означает для человечества, которое никогда уже не станет таким же, как прежде. 5 апреля 1939 года был произведен первый в мире взрыв атомной бомбы…
А это означает, что на Земле наступает эра всеобщего мира, потому что после того, как человечество убедится в том, что абсолютное оружие, а значит,
— Доктора, черт побери! — стонал Ежов, и только сейчас Шавло услышал этот голос, может быть, потому, что стихли последние раскаты вселенской грозы. — Я ослеп! Доктора!
«Не надо было выдрючиваться», — мысленно сказал Шавло.
Вревский, снявший очки, и Алмазов, все еще в очках, уже склонились к наркому. Френкель сидел, тер глаза и стонал.
— Где врач? — строго спросил Вревский у Мати.
— В поселке, в больнице, — сказал Матя. Он, разумеется, промолчал, что Алмазов вычеркнул медиков из списка людей, которым положено было участвовать в наблюдении взрыва. Потом их, конечно, запустят в город, если там осталось что-то живое. «Дураки, мы все дураки — не догадались, что взрыв будет столь силен и очевиден — на многие десятки верст».
— Почему в поселке? — Вревский был грозен. — Это преступление! — Подстраховываясь на всякий случай, он уже искал виновных.
На счастье, Ежов начал видеть — временная слепота прошла.
— Прекратить! — крикнул он, все еще щурясь. — Успеется врач, успеется. Вревский, чем кричать — проводи Френкеля вниз.
И сам Ежов, уже владея собой, подбежал к брустверу. Он смотрел на город. Шавло последовал за ним. Алмазов крикнул кинооператору, пришедшему в себя:
— Ты снимай! Возьми камеру свою и снимай. Если будет в съемке брак, лично расстреляю.
— Мог бы силком на меня очки надеть, — укоризненно сказал Ежов. Он поднял бинокль и стал обозревать в него картину разрушений. Он вел бинокль по панораме бывшего городка и неожиданно присвистнул совсем по-мальчишески.
Матя смотрел на город — кое-где поднимались струйки дыма и горели костры, но это продлится недолго — в домах было мало древесины. Пылал ангар — горел самолет, и густой черный дым поднимался дальше.
Атомное облако превратилось в тучу, которая низко висела над полигоном.
Ежов опустил бинокль.
— Все-таки глазам больно, — сказал он. Затем он обернулся к Алмазову и Мате. — Ну что ж, славно мы рванули, — сказал он, широко улыбаясь. И Матя понял, что и до Ежова уже дошло осознание величия того, что они видели.
— Сколько, интересно, фугасных бомб рвануло? — спросил Ежов.
— Это мы попытаемся подсчитать, — сказал Шавло.
— Почему такая неуверенность, товарищ Шавло?
— Потому что часть приборов вышла из строя — взрыв оказался даже сильнее, чем мы рассчитывали.
— Не меньше тысячи бомб, — сказал Алмазов.
— Ну тогда пойдем посмотрим, — сказал Ежов. Он уже был бодр и почти весел.
— Вы хотите туда? — Этого Шавло не ожидал.
— Разумеется. Надо же посмотреть, какие же мы с тобой изобретатели, если сами не посмотрим, чего натворили.
— Там может быть опасно, — сказал Матя и поглядел на Алмазова.
— Только попрошу без этих интеллигентских штучек, — начал сердиться нарком. — Что там такого угрожающего? Пожара испугался?
— Там могут быть опасные излучения.