Заповедное изведанное

Чёрный Дмитрий

как же ты полегчал, дуралей же ты мой, дуралей!.. мало ел последнюю неделю, но мама накормила курицей в последний раз до отвала. и вот погиб, в ходе любовной войны, сентиментальной неразберихи – ведь задумался же о своей временной избраннице, не испугался даже, не ждал такого удара от людей, когда шёл тут, как хозяин улицы… несём на край поля хоронить – посреди такой душной внезапно жары, на закате. а дети играют посреди улицы, и им невдомёк, да и лучше.

в кустах, уже разросшихся до высоты деревьев, в месте укромном и тенистом – зло, ожесточённо вырываю сухую глинистую землю, рублю её беспощадно, перерубаю глупые корни, ощущая, как разложение родного кота-товарища наступает, подступает, удушает. наш и не наш – вот как это всё понять, эту смертную диалектику? всё менее

наш – так точнее, облик тоже меняется, но всё родное ещё узнаётся, однако уже островками, всё менее верится, что это наш божественный Баст, благородный потомок питерского чёрного Кузи и сиамской мамы Симы (Голюшком её ещё нежно звала первая любовь моя Маша, подарившая живой оберег, спутника моей дальнейшей жизни). всё это вместе со сцеплением молекул распадается, ускоренно, в закатном зное. поэтому надо скорее скрыть от глаз, положить в пыльную прохладу земную.

– Ну, достаточно, – сказала мама, и я перестал углублять вырубленный в сухоглинке куб.

подстелили газетку и другой накрыли, спиной вверх положили окоченевшее родное существо, всё менее близкое – потому что эйдос кошачий это гибкость и мягкость. тотчас стали засыпать выкопанными пыльными комьями, сверху прикрыли могилку листом толстой фанеры. пошли домой. конечно, лучше так – самим похоронить, а не гадать, куда делся. у меня самое первое подозрение было – что ушёл уже по старости, подальше от нас, чтоб нас не обременять. погиб мгновенно – может ли это успокаивать нас? не узнал неприятных встреч с врачами, как наш первый, рыжий Кеша, прожил немалую жизнь – четырнадцать. ушёл не дряхлым, а в расцвете сил и желаний, хотя, уже были кое-какие ревматические проблемки… последние разы, как поднимался ко мне на второй этаж, так шёл по кровати, выбирал путь полегче, чтоб не прыгать высоко, разваливался на коленях и балдел, тотчас засыпал в надёжных руках моих, положив в левую ладонь тяжёлую головёшку свою, а я продолжал одной рукой тихонечко печатать на ноутбуке. Басе стук клавиш не нравился: переходил на стол валяться, но после снова уходил – жарковато днём у меня наверху…

сюда он и пришёл сегодня, вспоминаю теперь суеверно, – в утреннем сне, перед пробуждением. видно, так его я ждал, что почти услышал его лапки на лестнице: трюк-трюк, прыг-прыг. словно голограмма, мерцая, он устремился, но не ко мне, а в свой закуток под крышей, где любил поспать после загулов. так явственно во мне успокоительная радость тогда взошла: вот же он, к чему волнения? сейчас отдохнёт, основательно вымоется и уже не пойдёт на новую свиданку, так это всегда и проходило к концу августа…

Вагонные споры

(очерк)

они ввалились ночью, в Омске. хотя билет мой был на первую полку, я давно уже спал на второй, так как мне повезло ехать с овчаркой по соседству, и хоть пёс был молод и мил, всё же пах псиной сильно. вот я и влез на пустовавшую чужую полку – впрочем, так было, по идее, удобнее и одному из ввалившихся, он был сильно пьян, и со второй точно упал бы, если б вообще влез. увидев его алкогольно раскалённую, угро-финскую по типажу личность и помогая втолкнуть его сумку на третью полку, я уверился в правильности моего выбора. внизу произошёл скандал из-за собаки – громче всех права качал рабочий Ринат. это рабочие ввалились, строители, сразу полвагона…

вскоре завоняло острой маринованной закуской: нижняя полка как нельзя лучше подошла для продолжения пьянки. но это я всё обонял и слышал сквозь всевластный сон, а недосып накопился за несколько ночей… ярче всего звучал голос Рината – грозный. его, конечно, осадили. пьяные дурни совали лапы к овчарке, псу это не нравилось, и хозяин его, похожий на Розенбаума, разъяснил новоприбывшим пассажирам, что всё по закону и договору со мной как соседом, и намордник надевать не стал на меньшого брата.

наутро я слез с полки, нижний сосед куда-то надолго исчез, оставив вместо себя сумку – вскоре выяснилось, что продолжал пить в соседнем вагоне. черноглазый же и гибкий рабочий Ринат говорил в соседнем купе о боксе со знанием дела. по урывкам фраз выяснилось, что рабочие едут в Нижний Новгород строить мост,

весь коллектив, включая начальство и секретарш, переселился на сутки в вагоны. вертикаль стала горизонталью. вскоре Ринат пересел на боковую нижнюю полку, ставшую столом-беседкой на дневное время. с нашим купе уже произошло примирение, и теперь он хвалил овчарика и хозяина, льстил. и присматривался ко мне. я же углубился в чтение – как-никак хорошо оплаченное время в поезде и можно использовать для чтения, чтобы потом написать рецензию, прочитывается в дороге много, дорогое рабочее время для книгочея…

я не хотел дискуссий, прямо-таки не выпускал язык из-за зубов, хотя с хозяином овчарика Ринат то и дело перебрасывался репликами, сползающими в политику. он стал выкладывать сразу фактуру, как некий упрёк обществу вообще, но без личностей. и тут я понял, что отмолчаться мне за чтением, увы, не удастся. сперва у него выходили абстрактные фразы, но вдруг пробилась из-за них правда жизни:

– А те же фермеры? Ведут себя, как баи. Мой брат повешался, поработав у такого бая лето. Брат сказал ему: «У меня день рождение, хочу отметить». А тот бросил ему сто рублей в лицо скомканные – мол, подавись. Но нельзя же так с людьми! Вот брат пошёл и повешался. Нет, он странноватый был, не отличник, чудил иногда, но не пьянствовал, не наркоманил, работал нормально.

я подумал, это разовая неграмотность («повЕшался»), но, читая и подправляя вчера оригинал очередной заметки политзаключённого правозащитника Курамшина – понял, что это такой вульгар-диалект Сибири, граничащей с Казахстаном. не только говорят, но и пишут это слово. однако сути это не меняет – Ринат, по идее, должен был теперь, как Ленин, преисполниться кровной классовой ненависти к буржуям сельским, а равно и прочим. однако он всё топтался вокруг…

– Друг мой вернулся с армии, проработал три месяца у фермера в Казахстане, а тот ему три тысячи рублей, и то вовремя не заплатил, весь сентябрь тянул. Баи… Работы нет в Омске! Я вот закончил по холодильным установкам техникум – нет работы по специальности! Наркотиков – полно, полиция контролирует всех наркоторговцев, у чужих не купишь. Водки полно. А работы нет.

пока мой умный, усатый и лысый сосед Анатолий кивал и кратко отвечал Ринату, я узнавал его, рабочего, положение: женат, отец, дом имеет частный, потратили на него четыреста тысяч. и тут уже он обратил ко мне свой пытливо-плутоватый взгляд. я вмастил насчёт государственного обмана с «материнским капиталом» и он тотчас согласился:

– Вот мы и не попали в материнский капитал! Говорят – надо было только новую квартиру брать по ипотеке, а мы купили дом уже не новый. Везде обман…

мы перебросились с Анатолием, постоянным слушателем «Эха Москвы», парой реплик насчёт недавнего наглого увольнения Кудрина и бесправия масс, и Ринат ещё больше ощутил себя в своей тарелке, стал интересоваться, как живут в Москве. всё ему надо знать досконально – почём съём квартиры, какая средняя зарплата. в глазах его горел молодой огонёк-костерок гастарбайтера. Москва магнитит. и тут же выдал слегка националистический поворот:

– Но заводы строят, в Тобольске завод полимеров строят! Это когда вообще было, чтоб заводы строили? Но работать возьмут кого дешевле – казахов, таджиков, а русские спиваются, на иглу садятся… Вон, у нас друг Путина, мэр хвастался, как китайцы огурцы выращивают круглый год в оранжереях, а они их пестицидами накачивают. Потом проверили – да там всё зашкаливает! А для своих работы нет. Вот чтоб не бросать в лицо эти пусть пять тысяч хотя бы, но чтоб заработать.

горячий он, Ринат – до всего есть дело. вполне современный рабочий. я хоть и отмалчивался, как настоящий большевик-подпольщик (как автор «Москвы в огне» в своём вагоне), реплики выпуская лишь общегражданского толка, но разок в качестве морали шепнул ему под громкий стук проезжающего слева поезда: «Ка-пи-та-лизм». но он точно и слышать не хотел, продолжая изливать слабо переваренные реалии в пространство нашего отсека-купе. и пояснение Анатолия, что завод полимеров строят иностранцы – пропустил мимо, как бы отвлекшись, а затем сделав боксёрский хук по воображаемому противнику. мол, я готов к неожиданностям…