Заповедное изведанное

Чёрный Дмитрий

так слава или позор настали в нулевых? ни то, ни другое – лишь медленное пришествие в себя и продление рода в старосемейных рамках. но дом наш центральный, дом-трансформер хранит так и не реализованный жест,движение механизма, мгновенно делающего коммуной прежние микробыты…

Спасибо тебе, спасибо, мудрый строитель! – думал я в дни, когда мороз поднимался за тридцать и предбанник у домофона наш пятый дом согревал типичной для восьмидесятых батареей с мелкой, как в автомобильном радиаторе, гармошкой пластин на двух греющих трубах. Спасибо и что скат для коляски в наличии – хотя его-то сделали уже совсем недавно. Так тоже метят время домочадцы: в родном московском доме на

Каретном для коляски горку на ступени сбоку наложили цементом именно по случаю моего рождения, по настоянию магаданского отца (хотя родом он с Украины, близ Запорожья рождён).

Подъезд, конечно, пропитан и бытом алкоголиков, составляющих немалую фракцию дома-механизма, но дым их сигарет мороз быстро сжигает, проникая сквозняком… и нет-нет да и шлейф чьих-то духов зависнет в коридоре рядом с опустошёнными за ночь бутылками пива, пребывающими неизменно… Дом-движение, он спроектирован для ходьбы свастИческими коридорами, лестницами, а не статичности – так я подумал сразу. Но однажды движение рядом с нашей двухкомнаткой остановилось.

Красноносый исхудалый алкаш, задницу которого я краем глаза зацепил позавчера на аллее, сутки пребывал в дерьме – судя по веяниям из третьей квартиры. Находясь напротив коридора, она сквозняком как бы присутствовала и за пределами серой железной двери. Казалось, скоро начнёт вытекать даже сквозь железный заслон. Однако изменений застоявшийся его дух не претерпевал. Отправляясь следующим утром на прогулку с коляской, мы увидели прислонённый к стене квартиры (её метраж чётко очерчивающей зауглЕнием к общему балкончику) спортивный велосипед. Пухлый велосипедист спросил жену, давно ли не видели мы соседа, его дядю, закончив кокетливо, почти горделиво: «Вас запах не беспокоит?» Вместо объяснений, что беспокоит, мы поспешили миновать пахнущую зону.

С улицы, уже возвращаясь, увидели, что форточки квартиры открыты, чего не было никогда до сего дня, а у подъезда стоит скорая и милицейская машины. Все двери подъезда открыли настежь – для выноса… В этот момент всеми осознавалась поломка механизма в одном из модулей, остановка, микроинсульт, ощутимый всем организмом, хоть и разделённым дверьми. Вот они и распахнулись… Из общей этой поломки, нам навстречу, минуя выгибом талии коляску пронеслась средних лет мама, неся десятилетнюю дочку на руках – она сломала ногу на лестнице. Сбой механизма отразился не на одном жильце третьей квартиры. Не удалось распахнуть лишь серые двери «из вестерна» – техническая новинка восьмидесятых (хотя, они были уже и в тридцатых в конструктивистской гостинице «Москва» и в «Известиях», например, но лишь для международного и государственного, так сказать, уровня), открывающиеся в обе стороны. Перед квартирой, у стены, порядком поодаль от закрытой, но уже проваренной автогеном двери, сидит на табурете едва на нём помещающийся усталый полицай. Отяжелевший от наложенных на него обязанностей, он записывает показания велоплемянника. Темп их общения замедленный, траурный, почтительный к невидимому мертвецу.

– Это не убийство, он сам упал, ударился об угол… Вот и соседи могут подтвердить – несколько дней не выходил.

Полицай глянул на нас с печалью только что выпившего поминальную стопку. Соседи ничего подтверждать не стали, а от знакомой вони поспешили укрыться за толстой металлической дверью. Вот когда она точно пригодилась, не пропускающая чуждых флюид. Полицай минут через десять постучал (и звонка у нас нет для тишины и спокойствия), но открывать не стали. Подальше от завершённой жизни, мы устремились в направлении новой. Взволнованной жене я сказал, успокаивая:

– Он давно опустился, просто сейчас опустится ниже уровня земли.

– Земля это хорошо, – подтвердила жена философски…

Его шатания прикончили – на улице, близ мягкой земли

они были безопасны, а в механизме для жилья с острыми углами, довершили попытки забыться алкогольно. Никогда не догадаешься, что сам покупаешь смерть, втаскиваешь в свою квартиру «гильотину» – но однажды именно она, родная мебель, к которой пригляделся и не видишь в ней потенциальной опасности, рубанёт тебя. Так покажется пьяному, когда спирт внутри штормит, и всё кидается на тебя с ускорением… Что это было – угол подзеркальника, вешалка, табуретка? Что угодно, но явно – прямо, прямоугольно в прихожей. Машина для трезвого, бодрого жилья убила его, лишнего в ней – точно, механически, закономерно. Устранила опасность возгорания, возможный очаг, опасность для всего коллектива жильцов из-за деградации одного. Удивительнее всего то, что человек-дерьмо не источал запаха разложения. Сероводородное, канализационное, только оно и продолжало сквозить из-под серой двери в течение двух суток. Дефекация продолжалась посмертно.

На следующий день предприимчивый велосипедист вывозил на продажу мебель дяди, так как права на квартиру из-за традиционной волокиты инстанций к нему перейдут нескоро, а ключ уже есть… Странно, что он ещё так вовремя спохватился, прикатил вчера. Удивлённым взглядам проходящих жильцов предстала довольно аккуратная для жилища многолетнего алкаша квартира, вполне современный столик для телевизора, прочая приличная мебель. Оставалось неясным, где же умещалось столько дерьма, которое отравляло жизнь снаружи… Можно сказать, что алкаш жил интеллигентно: на подоконнике стояла даже некая икебана. На кухне висела картина берестяная, признаков того запустения, в которое привёл своё тело и мозг человек без имени, его модуль не сохранил, словно жил здесь другой человек, которым и был он когда-то… Но забывался в парах алкоголя и, наконец, забыл себя окончательно, безвозвратно – как не попавшее на крючок (или как раз глазом-то и угодившее) пальто: рухнув и не очнувшись. Сочась лишь дерьмом вовне. Это беда одиноко живущих, больных иными болезнями – вот лишнее доказательство неправильной точки, на которой машина для жилья остановилась, стала сочиться ржавчиной. Не способная объединить людей, она по отдельности убивает их, на помощь некому прийти.

моё горючее кончилось – деньги… а тут ещё вытащили этого, не помню имени – для меня как знак, словно похороны всего дома. осквернил прекрасный механизм своей вонючей смертью (впрочем, наш акадЕм осквернили раньше ещё – беглый зэк зарубил приютившего его на ночь сторожа восемьдесят первого детсадика СО РАН, а в роще с прудом было изнасилование). во что он превратился, во что превратились люди! он ведь, помню, всё пытался пристроиться в былые годы к женщинам одиноким, разводным, но когда был отвергнут всеми, тогда и счёл себя годным лишь для алкогольного растворения внутренностей и мозга. возможно, исподволь тот же мотив заставлял спиваться моего одноразового собутыльника – безденежье… архитектор ныне не нужнее краснодеревщика. строить новорусским вепрям коттеджи после того, как строил города? обустраивать быт воров после неудачного обустройства быта коммуны? нет, увольте – я прожил вместе со своим детищем достаточно, но пережить его не собираюсь. впрочем, это и невозможно – разве что взрыв в Северске на атомной станции, наполняющей и акадЕм энергией? нет, просто нужно вовремя уходить из созданных тобой стен, самому, как капитану с корабля, заплывшего не туда…

незадолго до того, как вынесли жильца третьей квартиры, День акадЕма отмечался солнечно – возможно, он, как и я, слышал из своих окон демонстрацию, громогласное приветствие колоннам с трибуны, напоминавшей опрокинутый шкаф. всё так бодро, будто социализм никуда не уходил из наших мест и страны… хорошо поставленный баритон научного сотрудника объявил, в частности:

Конец ознакомительного фрагмента.