Заповедное изведанное
Шрифт:
С большого расстояния видно, что металлический трамплин вымер, с него снято покрытие, он зябко просвечивает. Тем не менее, его неприступность стихиям сохранилась. Его аэродинамический вызов – высится. Он изящнее московского, действующего, старшего трамплина: тот словно ссутулился, а затем показал длинный язык. Этот – более прямоуголен, и сутулости в нём нет, скорее – высоколобый.
Академгородок, как следует из названия – город учёных. Устроен он просто: справа от короткого Академического проспекта, по которому прибывают сюда жители и гости, жилой массив, слева – институты, школа и один детсад. Справа же, тоже за детсадами, за жилыми домами и спортивной базой со стадионом –
Есть и как бы поперечный проспект в жилой части городка: улица Тридцатилетия Победы. Сколько же лет тебе, городок? Да вот, получается, мой ровесник. И строившие его архитекторы, скульпторы, дизайнеры ныне здравствуют, только вне своего детища. Время недалеко увело общество от замыслов проектировщиков и Академгородка и всего Советского Союза – ну, что такое тридцать или же семьдесят пресловутых лет социализма по сравнению с тысячелетними эрами, нашими, ненашими и теми, когда средь других лесов высились шеи живых трамплинов – динозавров?..
Так что вовсе не сложна задача постижения замысла конструкторов будущего, которое хронологически-то стало нашим настоящим, но оказалось вовсе не соответствующим проекту…
запах дерьма сильнее обычного стоял на этаже уже пару-тройку дней. за долгие годы соседства жильцы привыкли к этой слабости женоподобного алкаша. это даже не назовёшь женоподобием – он из человека превратился в некое существо без пола и без присущих полу занятий и признаков. он, а точнее (со временем) оно было не из учёных, хотя при капитализме, в девяностых и нулевых спивались и они. целый клуб создали, собираясь всегда на одной лавочке, приманивая бездомных, находящих тут корм псов…
человек без имени, только с запахом. однокомнатная квартира его, которую он получил всё же где-то когда-то работая, стала вроде вокзального сортира для окружающих жильцов: ощущение близкой канализации не пропадало ни зимой, ни летом, и не из-за одной лишь близости туалета к входной двери. не только без имени, но и без возраста человек – на вид ему не дали бы и пятидесяти. иногда из-за серой металлической, самой дешёвой двери из тех, что ставили в девяностых – несло куревом, и это казалось жильцам отдохновением. клуб алкоголиков на лавке с отломанными ими подлокотниками не иссякал, откуда-то приходили всё новые кадры, дымили дешёвым табаком овальных сигарет, но безымянный сосед не появлялся в клубе, он стал алкашом-одиночкой давно. я видел его лишь однажды, за пару дней до смерти…
нас было трое – конструкторов городка. Костин, Семёнов и я… семидесятые! среди леса и болота с тучами гнуса мы решили воплотить светоносный рисунок Корбюзье, воздвигнуть перспективу сросшихся переходами и, в процессе взросления населения, перестраивающихся внутри домов, создать город-детсад. Валя Костин целый деревянный, бревенчатый детский городок спроектировал, и следил, как воплощается проект на передовой акадЕма, на границе с лесом – целая поляна радости. городок в городке.
дома возводили комсомольские стройотряды молодых учёных, имея много энтузиазма и при этом не имея никакого опыта… стены и потолки выходили кривые внутри, зато ровные снаружи. краснокирпичные «кокошники», рамки окон на силикатно-сером фоне характерной для Томска кладки – две высоких линии, одна короткая – напоминали нам добротно накрашенные глаза любимых женщин. семидесятые, одинаковая косметика – каких уступок женщинам не сделаешь! женщинам и детям, которые уж точно должны были увидеть
между домами мы сразу запланировали парки – благо, в деревьях недостатка не было, не пришлось вырубать, хотя к ёлкам прибавили берёзы кое-где. а параллельно Академическому проспекту, отделяя его от дома пять с Домом Учёных, посадили целую кедровую аллею, вдобавок с ёлками и берёзами-пограничницами у самых окон – аллею Славы, в честь наших отцов и сорокалетия их Победы. деревья росли вместе с нашими детьми, которые играли уже в детском городке Костина, учились в школе с бронзовой табличкой при входе слева, за которой мы заложили капсулу для открывателей тайника 2017-го года, с ком-пожеланиями…
…обычно бомжами зовут бездомных, спивающихся, голодающих. но этот бомж имел квартиру. он выбирался из неё чаще без свидетелей и так же возвращался – скорее всего, ночью или под утро. о том, что он дома, соседи узнавали по дерьмовым следам возле его двери. цвет варьировался от кирпичного до болотного – регулярным питием одеколона он испортил себе желудок и кишечник. хотя, начинал пить, как все: вино, водку…
одеколон начали пить при Горбачёве и его сухом законе, это казалось забавным, новым. даже в московской девяносто первой школе близ Арбата этим на самой верхней, к метро «Арбатской» ближней причердачной площадке лестницы потешились старшеклассники во главе с высоким тощим веснушчатым Славкой Шмелёвым, имевшим что-то сибирское в скулах и глазах, как будто на мороз слегка сощуренных – его седой бородатый отец был ранен на фронте, доживал свой укороченный войной век в первом кооперативном московском доме-коммуне меж Садового Кольца, улицы Фадеева и Каляевской, который проектировал конструктивист Илья Голосов…
пить одеколон в двухтысячных – даже для бомжа что-то странное. хотя, перестройка это позор, который всегда с тобой, и если деградируешь, то проходишь весь «филогенез» в своём «онтогенезе», и от палёной водки скатишься к тройному одеколону. нищета… существо из третьей квартиры давно нигде не работало: не позволяла устроиться низкая квалификация и непредсказуемая дефекация. одеколон глушил слегка фекальные его флюиды, но сочетание получалось суровое, как жизнь при капитализме. и хоть ничего, кроме отвращения, безымянное существо не вызывало, соседи ощущали в этой вони какую-то общую правду-приговор – своеобразный сигнал о том, что их дом и страна заплыли не туда…
…над нашей почтой-телеграфом-телефоном выросли букетом высокие антенны-тюльпаны, связуя городок с миром. футуристический вид этой, центральной, части акадЕма, казалось, воплотил эскизы гостиницы «Москва», какой её видели братья Веснины – тоже центральной для пролетарской столицы. только не для трансляции глобальных съездов и не для мега-концертов работали антенны акдЕма, а для личного, для нашего…аллея Славы поднималась выше и выше вместе с ростом детей, кедры стали обрастать полноценными шишками, через Академическое шоссе за ними от институтов повадились белки. учёные, имевшие «жигули» и «волги», деликатно тормозили, пропуская братьев меньших на аллею своей людской славы. однако самим людям не пришлось воспользоваться плодами строившегося ими общества. дрожь девяностых рассыпала плоды: не считая себя уже властью, советский народ распался на национальные, семейные и бизнес-анклавы, с островов одичало взирая, как тонет бывшая родная Атлантида, как стягивает красный стяг со шпиля над зелёным кремлёвским куполом какой-то резвый депутатишка…