Запоздалый суд (Повести и рассказы)
Шрифт:
Вася нет-нет да и поглядывал на уличные окна. Занавешены они лишь тонким тюлем, и он, сидящий на стуле посреди избы, надо думать, хорошо виден с дороги. Набравшись храбрости, он передвинул свой стул поближе к Розе. Теперь, наверное, можно переходить и к главному.
— Роза… только ты пойми меня по-хорошему, — начал он тихо и доверительно. — Мы с женой рассорились, и домой идти мне сегодня не хочется. И я тебя хочу попросить: не разрешишь ли переночевать?.. Да что ты испугалась-то, ведь я тебя не съем.
Вот когда Роза поняла — это по ее разом изменившемуся лицу было видно, — зачем к ней в такой поздний час пожаловал бригадир
— Мой дом — не гостиница. А если тебе уж так приспичило — найдешь место у какого-нибудь старика со старухой, а не у одинокой женщины.
— Роза! — умоляюще поднял руки Вася. — Поверь, пальцем не трону.
— А еще что скажешь?
— Роза! — нежнейшим голосом, на какой только он был способен, повторял, как заклинание, Вася.
— Иди-ка, друг ситный, спать и другим тоже дай покой. — Роза решительно поднялась с места.
— Роза! — уже в полной безнадежности, но все же продолжал произносить свое заклинание Вася.
— Хватит. Уходи и уходи!
И опять первая шагнула в сени. Вася сделал последнюю отчаянную попытку — нагнал Розу и обнял своими железными ручищами.
— Роза… милая… — зашептал он, пытаясь своими губами найти ее губы.
Роза вывернулась из его объятий и отвесила такую оплеуху, что у Васи аж искры из глаз посыпались и в ушах зазвенело.
— Ах ты кобель! — возмущенно прохрипела Роза, у у нее даже голос стал хриплым от захлестнувшего ее негодования. — За бухгалтера Шуру меня принимаешь? Это она и с председателем, и с тобой живет — к ней и иди!
Прежде чем Вася успел опомниться и что-либо сообразить, Роза — и откуда только сила у нее взялась? — уже выставила его из сеней и с грохотом захлопнула дверь.
— Ишь таскается! — донеслось из-за двери. — Дома молодая жена — так нет, ему мало…
Вася, приходя в себя, постоял на крыльце, послушал, как закрылась избяная дверь, и только тогда дал волю своим чувствам — гневно скрипнул зубами и громко, выразительно сплюнул.
— Ну, ладно, я тебе покажу! — сквозь зубы сказал он в дверь, будто Роза все еще стояла по ту сторону ее. — Ты еще узнаешь, кто такой Вася Берданкин! Подумаешь, недотрога!.. Завтра же приеду и изничтожу твой огород, тогда и посмотрим, как ты запоешь… Подумаешь, недотрога!..
И, забыв в гневе об осторожности, уже не опасаясь, что его кто-то может увидеть, Вася рванул калитку, затем, закрывая, шваркнул ее наотмашь и прямо улицей зашагал к своему дому.
9
Когда Алексей Федорович на заседании правления сказал, что не согласен с председателем, и поставил в известность райком, Михатайкин, назвав это жалобой, ударил его в самое больное место. Никогда Алексей Федорович не жаловался и даже не любил жалобщиков. Он привык говорить правду не за глаза, а прямо в глаза. По собственному опыту ему было известно, что таким людям живется нелегко: увы, не все начальники любят, когда им говорят правду в глаза. Но не менять же ему на старости лет свой характер! Что бы там Михатайкин ни думал, как бы это ни называл, а он будет добиваться правды.
Да и жалоба ли это? Что, председатель его лично обидел? Дело гораздо серьезнее. И райком должен знать обо всем этом. Тем более что первый секретарь — человек в районе новый, до всех тонкостей в каждом колхозе дойти еще не успел. Другие районные работники о крутом Михатайкинском характере достаточно наслышаны — если и не
И так, и этак думал, прикидывал Алексей Федорович и не мог прийти к определенному решению. Он понимал, что уж если давать бой Михатайкину, то боевая операция должна быть, по возможности, продуманной во всех деталях.
Может быть, пока воздержаться от поездки в райком, а собрать партийное собрание и на нем обсудить самодурство председателя? Заманчиво. И после собрания идти в райком будет больше оснований: никто не скажет, что он обращается туда минуя свою же партийную организацию, обращается через головы коммунистов. Заманчиво..: Однако если смотреть на вещи трезво, то можно ли надеяться, что на собрании будет дана достойная оценка председательскому самоуправству? Кто ее даст? Он, секретарь партийной организации, выступит, его может поддержать зоотехник Василий Константинович — этот не побоится, дело свое знает и без работы при любой погоде не останется. Еще кто? Еще разве учитель Геннадий Степанович, этот мужик тоже с твердым характером, и терять ему нечего — с председателем они все равно давно не в ладу. Вот и все.
А сколько найдется защитников у председателя? Будешь считать — со счету собьешься. Он сумел создать вокруг себя этакую систему спутников, вращающихся вроде бы и по своим орбитам, но постоянно и чувствительно испытывающих полную свою зависимость от председательского «притяжения». Михатайкина поддержат не только его дружки Вася Берданкин и Александр Петрович, но и многие другие, в том числе и рядовые колхозники. Особенно из тех, что работают плотниками, каменщиками, штукатурами. Колхоз строит много, мастера идут нарасхват, и, чтобы удержать их, Михатайкин установил им «северные», как он сам зовет, нормы. Многие из строителей выгоняют в день десять — пятнадцать, а то и все двадцать рублей. Так неужто они не встанут горой за своего Федота Ивановича? Любые проступки ему простят, перед кем хочешь выбелят, защитят… И вот тогда-то Федот Иванович выслушает его обличительные речи, улыбнется, порадуется, что оставил его в дураках, да на том все дело и кончится…
Так что же, оставить все, как было, и занять выжидательную позицию? Пет. Выжидать тут нечего. Тут надо действовать.
Вспомнились слова деда Ундри: «Ты, Лексей, майор, а вдобавок и колхозный партейный секретарь…» Дед Ундри ждет от него защиты, ждет, чтобы он одернул закусившего удила председателя. И как знать — ждет, наверное, не один дед Ундри… Надо действовать!
Рано утром, распределив колхозников своей бригады по работам, Алексей Федорович повстречал на колхозном подворье Егора Ивановича.