Запоздалый суд (Повести и рассказы)
Шрифт:
Кипит от возмущения и негодования на толстую старуху дед Ундри. Однако же высказать все, что думает, не торопится: как там ни что, а Пурхилиха — его соседка, старая же крестьянская мудрость учит, что ссориться с соседями — последнее дело, соседей, говорят, надо почитать не меньше, а может, даже больше родни.
А осмелевший от поддержки Пурхилихи бригадир между тем продолжал:
— Ты, дед Ундри, старше меня и, хоть обозвал меня всякими словами, я на тебя не могу обижаться… А теперь скажи: тебе известно, какой наряд Михатайкина я не выполнил? Неизвестно. А он велел оставить Розе пятнадцать соток, а на остальную землю вывезти навое и сделать компост. А что значит компост — ты знаешь: бульдозер сдерет весь плодородный слой, и если Розе потом и
1
Мучи — уважительная форма обращения к старому человеку.
Дед Ундри прекрасно слышит бригадира, но, что сказать на его слова, пока еще не знает. А если и вправду Ягур Иванович пожалел Розу?
— Ты думаешь, мне Розу не жалко? — словно бы подслушивая его мысли, спросил бригадир. — Думаешь, ты один жалелыцик? Или, может, я Розу хуже тебя знаю?.. Зря, мучи, зря обижаешься на меня.
С последними словами бригадир круто, резко поворачивается и уходит своей дорогой.
Тихому, бесхарактерному Ягуру Ивановичу понравилось, что он вот так резко оборвал разговор и тем самым как бы показал, что и у него, черт подери, все же есть характер. Пусть об этом знают и петушистый старик Ундри, к его языкастые соседки и соседи!
Но прошел бригадир десять, двадцать шагов, и полезли в голову совсем другие мысли. Хоть он и сказал сейчас, что жалеет Розу, а ведь разобраться, не первым ли и заварил всю эту кашу? Не включи он Розу в тот злополучный список невыполнивших минимум, как знать, может, Михатайкин бы и не вспомнил про нее… Зачем он вписал Розу в список, кто его за руку тянул? Или старое чувство зависти и, что ли, рабочей ревности в нем шевельнулось в ту минуту?.. Когда Роза была у него в помощниках, и Михатайкин к месту и не к месту хвалил Розу, а его частенько обзывал Теленковым, Ягур Иванович побаивался, как бы помощник со временем не занял его место. Да и не разукрупнись комплексные бригады, может, так оно бы и получилось. Вполне могло бы так получиться… Вот с тех пор и осталось у Ягура Ивановича не очень-то доброе чувство зависти к легкой на руку и, как ему казалось, удачливой Розе.
Оно, конечно, если уж говорить откровенно, не надо бы давать волю тому недоброму чувству. Но и кто зпал, что дело примет такой крутой оборот?.. А с компостом он не будет торопиться. Как бы в дураках не остаться. Алексей Федорович вон как взъерепенился, чего хорошего, еще привезет секретаря райкома, начнут разбирать и его же, бригадира, в первую очередь и обвинят. Ягуру Ивановичу уже не раз приходилось убеждаться, что начальники почему-то всегда оказываются правыми, даже если и проштрафятся, а вот бригадиру или трактористу оправдаться бывает куда труднее… Компост — дело хорошее. Но что, кроме Розиного огорода, и земли нет? Да вон рядом с хмельником же небось с полгектара пустует. Пусть Вася Берданкин тот пустырь распашет, а он туда торф с навозом и повезет…
После ухода бригадира женщины еще немного посудачили, а потом тоже начали расходиться по своим домам, по своим делам. Наказав Розе в таком-то случае делать то-то, а в таком — то-то, пошел домой и дед Ундри.
Он тоже шел довольный собой, гордый, почти счастливый. Ловко же он обвел вокруг пальца, а потом и вовсе оставил в дураках этого не в меру зазнавшегося в последнее время михатайкинского прихвостня Васю Берданкина! Будет знать, будет теперь долго помнить деда Ундри, молокосос!.. И Ягура Ивановича тоже он отчитал что надо. Не за глаза, не втихомолку, а при всем честном народе. Пусть тоже знает деда Ундри и пусть не стелется перед Михатайкиным, как трава под ветром!..
Вот только одно нехорошо получилось: когда бригадир начал выгораживать Михатайкина, дед не нашелся что ответить бригадиру. В чем тут дело? Или на ум сразу
Пыльной бурей налетели не только на Розу, но и на деда Ундри события последних дней. И вышло так, что все, что было до этого, всю прежнюю жизнь тем пыльным облаком на время словно бы закрыло. А вот теперь буря вроде бы пронеслась, облако начало оседать, и если из нынешнего дня оглянуться во вчерашний, кое-что видится уже по-другому. И тот же Федот Иванович Михатайкин видится не только в одну черную краску вымазанным…
С огорода, которым дед Ундри подходил к дому, хорошо видна была среди зелени ветел белая шиферная крыша избы и двора. И деду вспомнился разговор с председателем колхоза не пятилетней ли — да, пятилетней! — давности об этой самой крыше.
— Не пришло ли время, Андрей Петрович, солому с крыши сбросить? — опросил его тогда Михатайкин. — А то весь вид деревни портит. А заодно не мешало бы, пожалуй, и подгнившие венцы новыми заменить…
Строилась изба в первые послевоенные годы, строилась кое-как и кое из чего — откуда тогда было взять хорошего материала. А на крышу его и вовсе не хватило, пришлось соломой крыть. И уж давненько и сам дед Ундри подумывал, как бы сгнившую солому на избе заменить тесом, а еще лучше шифером или железом, да все управка не брала. Если какие деньги в дому и заводились, они шли на детей. Две дочери у деда Ундри, и обеих хотелось выучить, и, значит, постоянно им надо было помогать. Вот солома и догнивала свой век над избой. Так дед Ундри и ответил председателю.
— Плохо ли бы солому настоящей крышей заменить, да только где ее возьмешь, да и денег она немалых стоит.
— А мы тут на правлении покумекали и за добросовестную твою работу в колхозе решили бесплатно и лесу на подгнившие венцы, и шиферу на крышу отпустить. Вот так.
Как и нынче Ягуру Ивановичу, так и тогда председателю долго ничего не мог сказать дед Ундри. До самого сердца тронули его слова Федота Ивановича. И не только тут дело в бревнах да шифере было — честь, которая ему была колхозом оказана, честь больше всего ему сердце порадовала. Значит, не зря он жизнь прожил, не зря и в войну, и в тяжелейшие послевоенные годы своим потом землю поливал и нередко за свою работу ничего не стоящие «палочки» получал. Значит, оценили его честную, добросовестную работу!
Точно так же, то ли два, то ли три года спустя, заменил дед Ундри соломенную крышу на шиферную и над двором. И после этого во всем Хурабыре не осталось ни одной — ни единой! — соломенной крыши. Вот тут и не похвали Михатайкина! Не просто ему, деду Ундри, еще кому-то да еще кому-то доброе дело сделал — всю деревню заново перестроил да под белые крыши подвел! Понятное дело, люди за свои деньги строились, если не считать, вроде него, стариков-пенсионеров. Но ведь деньги деньгами, а сунься того же леса или шифера достать — и за хорошие деньги не достанешь. Михатайкин достает! И для колхоза достает, и для колхозников.
Да, характером председатель крутоват. Особенно строг он к тем, кто в колхозе только числится, а норовит все больше по шабашкам работать, длинные рубли сшибать. К честным же работникам Михатайкин относится по-хорошему, с уважением. Если, конечно, как говаривали в старину, шлея под хвост не попадет, как с той же Розой вышло.
Опять мысли деда Ундри вернулись к Розе. Непонятно ему, то ли причиной председательской злости оказался его дурной характер, то ли в его глазах Розу кто-то оговорил, оклеветал. Ну, ладно ему, старику, не все тут понятно. Но председатель-то должен же попять, что ни в чем перед ним эта молодая бабенка не виновата! Обязательно ему надо это понять. Надо не только для Розы, но и для себя самого. А то если нынче одного работника ни за что ни про что обругает, завтра на другого зря ополчится — какой же тогда он председатель будет? И на чем, на ком колхозу и рабочей дисциплине тогда держаться? На страхе божием? Но ведь это раньше в бога верили, а нынче кто верит…