Запоздалый суд (Повести и рассказы)
Шрифт:
— Тавдабусь, спасибо за добрый совет! Обязательно приду.
А Федору Ивановичу хочется еще послушать старика, хочется вернуть разговор в прежнее русло, и он спрашивает:
— А детеныши-то большие?
— Нынешние? — вопросом на вопрос отвечает старик.
— Те, которых вы видели.
— Да ведь мне всяких видывать приходилось. Годовалые — те с большую кошку будут, а нынешние — не больше месячных котят.
— И они тоже умеют плавать?
— А то как же! Еще как умеют-то! А за собой ухаживают — куда до них другой бабе. А как
Федор Иванович зоотехник по образованию. И еще когда учился в институте, мечтал вывести новую породу коров, такую, которая бы давала неслыханно много молока, и чтобы молоко было жирное, как сметана. Однако же зоотехником ему довелось поработать только два года, его взяли в райком партии инструктором да так на партийной работе и оставили.
И вот сейчас ему вдруг стало остро жаль свою несбывшуюся юношескую мечту (хоть он и очень хорошо — лучше, чем в юности, — понимал, что осуществить ее было вовсе не просто). Он позавидовал вроде бы такой простой, по такой интересной жизни старика, его глубокому знанию жизни окружающей природы, его единению, слитности с этой природой. И Федор Иванович решил, что на время отпуска нынче не поедет ни в какие санатории, а поживет здесь, у этого, на вид сурового, а в сущности, наверное, очень доброго деда.
— Слушаю я тебя, старче, и вижу: так-то тебе эти бобры нравятся, что ты уже и сам начинаешь бобровой жизнью жить, — опять поддел старика директор.
Тот не сразу понял, нахмурился было, навесил на глаза свои седые брови — вот-вот рассердится — но, подумав, все же принял шутку.
— Это ты насчет того, что днем сплю, а по ночам бобров караулю? Что ж, тут есть резон: и плохой человек и зверь им больше-то всего ночью опасен…
— А сколько семей живет в этом пруду? — опять повернул разговор секретарь райкома.
— В этом пруду шесть, в том, что повыше по оврагу — четыре, а с позапрошлого года уже и в соседнем начинают гнездиться. У них, как нынче и у людей, молодые семьи отделяются. И когда строится новое гнездо, новая хатка — тоже, то ли мы от них, то ли они от нас научились — строят ее все сообща, по-нашему говоря, помочью.
— Сколько же получается по всему лесу? — продолжал спрашивать Федор Иванович.
— Теперь уже, наверное, больше семидесяти, — ответил директор.
— А когда их сюда завезли?
— Леть семь… Нет, уже не семь, а восемь назад.
— Браконьеры еще не успели к ним приглядеться?
— Да как сказать… Были кое-какие попытки. Но убивать не убивали. Специальных людей по охране бобров и других зверей у нас нет, но почти все наши лесники выполняют эти обязанности так же, как вот и наш сердитый и строгий, а на самом-то деле очень добрый Иван Иванович.
Видно было, что старику понравились слова директора, хотя он никак не выказывал это, а лишь сдержанно улыбнулся одними глазами. Федор Иванович тоже был доволен, что слова директора лесхоза о леснике
Той же дорогой они вернулись в сад и подошли к дому.
Иван Иванович опять предложил зайти и попить чаю, На этот раз директор заколебался было, полувопросительно поглядел на секретаря райкома, затем на солнце, успевшее подняться уже довольно высоко, и опять отказался. Лишь спросил на прощанье у старика:
— Со светом у тебя все в порядке?
— В порядке, — ответил тот.
— А газ не кончился?
— Всего неделю назад новый баллон поставили.
— Ну, добре. А заходить — уж извини — нет времени. Как-нибудь в другой раз. Что передать Максиму Алексеевичу?
— Максиму — салам, — и, хитровато прищурившись, добавил: — А что у тебя нет времени, что не успеваешь, — значит, плохо работаешь, хоть и директором называешься.
Когда вышли за калитку, Федор Иванович протянул хозяину руку. Тот коротко стиснул ее в ответ.
— Уж не обессудьте. А если понравилось — милости просим, опять приезжайте.
— Спасибо, — поблагодарил Федор Иванович.
Вместе с Леонидом Семеновичем они сели в машину и поехали дальше.
Когда выезжали на дорогу, Федор Иванович обратил внимание на шагающие вдоль нее столбы с натянутыми на них проводами. Они шли и шли вместе с ними в самую глубину леса. Значит, не только к дому Ивана Ивановича, но и другим на кордоны проведены и свет, и радио, и телефон.
Машину окутывал зеленый полусвет от сплошного осинника, росшего по ту и другую сторону дороги. Потом осинник перешел в смешанный лес — густой, непролазный, сумеречный. Лишь сверкнет на секунду облитая солнцем просека — и опять чащоба, глухомань. Прямо по краям дороги то и дело попадаются ярко-красные мухоморы и серые подберезовики, многие из них уже перестояли, застарели на корню — должно быть, вездесущие грибники не добираются до этих глухих глубинных мест. И Федор Иванович с грустью думает, что вот уже, считай, пятый год работает он в райкоме, а ни разу не удосужился сходить ни по грибы, ни на рыбалку. Хорошо ли это? Или, как бы сказал лесник, если времени не хватает — значит, плохо работаешь…
Леонид Семенович ведет машину ровно, будто по асфальту едет. И тормозит, где надо, без рывков, и скорости переключает плавно. А поглядеть со стороны — поза спокойная, почти небрежная, словно бы машина сама идет, а водитель руки на баранке просто так, от нечего делать, держит.
— Сразу не сказал и сейчас молчишь — кто он и что он, Иван Иванович-то?
Давно уже хотелось задать этот вопрос директору, да ведь не будешь спрашивать при самом Иване Ивановиче.
— Бывший лесник. А еще и так можно сказать: мой учитель. Когда я приехал сюда — меня сразу поставили лесничим: как-никак институт окончил. Лесничий — это в какой-то мере начальник над лесниками. Однако же чему я мог учить своих подчиненных? Сам у них учился. И у Ивана Ивановича больше всего.