Запоздалый суд (Повести и рассказы)

Емельянов Анатолий Викторович

— И это нужно временами, терпи, за красоту и потерпеть бы мог, — как-то строго и многозначительно сказал Бардасов.

— Красота — на время, а душа — навек, — смело возразил Граф. — Не с лица воду пить, говорят, и очень верно…

— Верно! Ты мастер оправдываться. Ну да черт с ними, а я вот что тебе хотел сказать, Граф, пока не забыл. Помпа сгорела на ферме, ты завтра с утра займись.

Я видел, как Граф криво усмехнулся, по, прежде чем ответить, снял крышку со сковороды, помешал мясо, высыпал

с дощечки нарезанный лук и опять помешал. И только тогда сказал:

— Помпы, Яков Иванович, не по моей части. Это работа по пятому разряду, а я получаю у вас по второму. Семьдесят рублей. Уборщица в правлении больше меня получает. Кроме того, на завтра у меня и без помпы мпого работы, да еще два акта надо составить…

— Сказано тебе: прибавим.

— Вы два месяца уже прибавить обещаете, и больше я ждать не желаю. В мехколонне я получал по триста рублей…

— Слышал, Граф, слышал! — перебил Бардасов. — На этой неделе соберем правление и решим, все, хватит об этом.

Граф снял с плитки сковородку и перенес на стол.

— А что за акты? Опять счетчики? Кто?

— Да ваши ближайшие друзья, — сказал со своей усмешкой Граф. — И так ловко научились останавливать, хоть патент на изобретение выписывай. — Он быстро взглянул на меня. — Ладно, не буду портить вам аппетит, садитесь, — Он положил возле сковородки две вилки, поставил две рюмки и буханку хлеба. — Прошу, — А сам ушел в комнату, и я слышал, как опять заскрипела сетка кровати.

— Давай, Александр Васильевич, садись, — сказал Бардасов.

Я кивнул вслед Графу.

— Нет, его и под ружьем выпить не заставишь, пусть читает, ума набирается. — Бардасов говорил громко, не таясь. — Видал, второй разряд! Он не пойдет помпу делать. Да он просто не умеет, вот и все, электрик, начинающий электрик.

Граф явно слышал, но никак не отзывался. Наверное, такая перепалка у них не первая.

Когда мы выпили «за знакомство» и стали есть мясо, Бардасов опять напустился на Графа:

— Семьдесят рублей ему мало, видишь ты, а индюшатину ест, и не подумаешь, что всего-навсего электрик второго разряда. А дом! Нет, ты погляди, комиссар, какой дом, а ведь это еще не все, еще двор у него, как у какого-нибудь помещика, а усадьба в тридцать соток. Это чего-нибудь да значит, как ты думаешь?

Правда, Бардасов ворчал необидно, устало, может, потому и не отвечал Граф. Когда мы выпили еще по рюмочке, Яков Иванович вообще замолчал, нахмурился, вяло пожевал мясо, и я в самом деле увидел перед собой смертельно уставшего человека.

— Забот у нас, комиссар, выше головы. Один я до сих пор воз этот тянул, один… От партийной организации никакой ощутимой помощи не было, а на тебя надеюсь. Только ты не мешкай, принимайся за дела побыстрее… — Он помолчал. — Ну, мне пора…

Когда я провожал

его до ворот, мне все казалось, что Бардасов хочет сказать что-то важное, то, что не решился при Графе, но так он ничего и не сказал. Видно, и пора пока не пришла, «пуда соли» мы с ним еще не съели.

2

А хозяин мой, задрав на спинку кровати свои длинные ноги, читал «Опасные связи».

— Проводили? — спросил он, с заметной неохотой отрываясь от книжки.

— Да, — сказал я. — Он вам не родственник, случаем?

— Нет. Они вместе с мамой работали…

Граф замолчал, а я воздержался от вопросов. Хотя мне и любопытно знать все о человеке, с которым я общаюсь, но лучше, когда он сам рассказывает о себе. А я видел, что сейчас Граф не расположен к разговорам на эту тему.

Я спрашиваю, не буду ли мешать ему, пока не подыщу в деревне постоянного жилья?

— Какая помеха, живите на здоровье, если правится. Да и мне повеселей, — добавляет Граф с улыбкой. — А то ведь и поговорить не с кем.

Но разве у него нет товарищей, приятелей, ведь Кабыр — не маленькая деревня.

— Да какие тут товарищи!.. Словом не с кем перемолвиться, мужики, что тут сделаешь…

Уже который раз слышу я от Графа это слово — мужики, и у меня в глубине души уже неприязнь какая-то рождается к нему. Но, правда, сейчас в его голосе нет прежнего пренебрежения, с которым он выставил за дверь Карликова. И я говорю:

— Но ведь есть учителя, есть агрономы, есть… — Я хочу сказать: «девушки», но вспоминаю, что про девушек-то он наверняка знает получше меня.

— Есть, конечно, да такие же, можно сказать, крестьяне. На уроки бегут из хлева, а с уроков опять домой торопятся — ведь у каждого свое хозяйство. Учителя! Они даже в кино-то не ходят, а уж книжку какую умную почитать — про это я и не говорю. Или лекцию в клубе для мужиков! Куда! Однажды как-то я говорю Федору Петровичу: Лермонтовские дни по всей стране идут, не худо бы лекцию организовать в клубе. А что, говорит, я народу могу сказать? Только то, что в газетах пишут, ни больше ни меньше, а это люди и без меня знают, все газеты выписывают. Вот вам и учитель! — с торжествующим ехидством воскликнул Граф.

А я, к сожалению, ничего не мог возразить. Все это так, конечно, жизнь у сельских учителей очень трудная, для них никто не строит квартир со всеми удобствами, нет для них в магазинах мяса, молока и масла, и им невольно приходится обзаводиться коровами, свиньями, овцами. И все это скорей не радости ихние, а беда, и тут не до умных книжек, не до лекций. И хаять учителей у меня не поворачивается язык. Да и разве не они первые учат нас уму-разуму?! Только за одно это стоит их помянуть добрым словом.