Запрети любить
Шрифт:
— Вайб? — с недоумением перебил меня Костя. — Что это?
— Ну, атмосфера, — поправилась я. — Или энергетика, настроение.
— Это так сейчас молодежь говорит, да?
— Да, — улыбнулась я.
— Понял-понял. Будешь меня просвещать, — весело решил Костя. — А то Игнат начинает что-нибудь говорить, а я его не понимаю. Так, ладно, какой ты там вайб хочешь у своей книги?
— Как у Миядзаки, — ответила я. — Это японский режиссер-аниматор.
— Я его знаю, — неожиданно оживился Костя. — Делает мультики!
Я не стала поправлять отчима и говорить, что это анимационные фильмы, а он продолжал:
— Я помню про большого то ли кота, то ли зайца. Серый такой, с ушами и хвостом.
— Это Тоторо, —
— Дочка смотрела, — вдруг сказал Костя. — Постоянно. Одно и то же. Я злился тогда, не понимал, почему она про этого Тоторо день и ночь смотрит. У нее же море других мультиков было. А она все время просила его. Игнат даже злился, пытался ей другое включать, а она ни в какую. Я только сейчас понял, что вы с ней чем-то похожи. Обе упрямые и светлые.
— Дочка? — удивилась я. — А где она сейчас?
Может быть, его дочь заграницей? Ее не было на свадьбе…
— Она ушла, Ярослав. Далеко ушла. На небо. Туда, где вечный покой и самые лучшие игрушки.
Костя резко отвернулся к окну — то ли потому что не хотел, чтобы я видела его взгляд. То ли потому что захотел взглянуть на кусок небо, которое было видно.
Я замерла — у меня даже в мыслях не было, что дочка Кости могла… умереть.
— Прости, пожалуйста, — тихо сказала я. — Не стоило поднимать эту тему.
— Все в порядке, Ярослава, — спокойно ответил отчим. — Ты бы все равно об этом узнала.
Он замолчал на какое-то время, рассматривая ладони, лежащие на коленях, и зачем-то продолжил:
— Если бы Катюша осталась живой, была бы сейчас твоей ровесницей. У них с Игнатом разница всего год. Они такие дружные были. Он всегда ее защищал, помогал во всем, всем делился. Катюша с гордостью говорила: «Мой старший братик лучше всех». И еще, знаешь, так смешно звук «р» выговаривала. Как француженка. Я хотел, чтобы она французский учила. Да только не вышло.
— Что с ней случилось? — холодея от внутренней пустоты, стремительно наполняющей сердце, спросила я. Такая пустота всегда появляется, когда узнаешь об утрате ребенка, пусть даже давней. Ведь эта боль живет в родителях вечно.
— Она заболела. Тяжело заболела. И за год погасла, как свеча, — медленно ответил Костя. — Ей было девять. У меня уже тогда были большие деньги. Очень большие. Я все, что угодно, мог купить. А здоровье дочери — не смог. Потому что здоровье не купишь. И тогда даже самый богатый человек способен стать самым бедным — в тот миг, когда теряет ребенка. Лучшие клиники, лучшие врачи, лучшие лекарства — ничего не помогло. Операции, химия — все напрасно. Я готов был отдать все свои деньги, чтобы только Катюша избавилась от этой дряни, которая засела внутри нее, но ничего не помогло. Ничего. В первый день весны ее не стало.
Эта была исповедь — короткая, но сильная. Исповедь отца, потерявшего своего ребенка. На моих глазах появились слезы, которые я поспешила украдкой вытереть. В каждом слове Кости таилась боль. А взгляд стал потерянным, почти беззащитным — словно он наяву видел свою Катюшу перед собой.
— Мы не успели с ней попрощаться. Нас не пускали врачи. Прошло столько лет, а я до сих пор виню себя за то, что она уходила одна, и рядом с ней никого не было. Только врачи. После похорон Игнат приехал домой, зашел в ее комнату и включил мультик про этого Тоторо. Просидел в ее комнате весь день, и этот мультик шел, шел, шел… Игнат так и уснул на ее кровати, а я отнес его в свою комнату. — Костя вытер слезы тыльной стороной ладони. — Что-то я не о том стал говорить. Ты уж прости, Ярослава. Воспоминания, черти бы их дери. Никуда от них не деться. Плохой я отец, в общем. Не спас свою девчонку.
— Нет. Ты потрясающий отец, — тихо сказала я. — О таком я могла только мечтать. Правда. Мне очень жаль, что в вашей семье произошло такое
Он кивнул, принимая мои слова.
— Ты очень напоминаешь мне Катю. Иногда смотрю на тебя и думаю — какой бы она была, моя Катя? Такого же роста? С такими же длинными волосами? Ты знаешь, у нее были очень красивые волосы. Мать заплетала ей французские косы, и у нас вечно всюду были разбросаны заколочки, бантики, резиночки… Когда Катюша лишилась волос, она так плакала, что сердце обливалось. Она так не плакала, когда проходила лечение — такое, от которого взрослые мужики волком выли, куда там ребенку… Игнат тогда тоже сказал, что побреет голову под ноль. Чтобы поддержать сестру. Сказал — и сделал. Сам. Машинкой, которую стащил у меня. Вышел из ванной лысый. Мы с его матерью чуть не упали, зато Катюша плакать перестала. И я тогда тоже, знаешь, пошел и побрился под ноль. Чтобы поддержать дочь. — Костя улыбнулся, глядя в стену, вспоминая драгоценный момент жизни, который берег от других. — Она увидела меня, посмотрела так серьезно и сказала: «Папа, ты с ума сошел? Ладно, Игнат, но ты куда? Теперь все будут думать, что мы вшивая семья».
Отчим рассмеялся, и взгляд его стал теплым, а от уголков глаз разбежались морщинки-лучики. Я тоже улыбнулась. Он говорил о дочери с такой любовью, что нельзя было не улыбаться, только вот на душе было горько.
Несправедливость. Словно болезнь, она поражает общество. Разъедает людей, точно ржавчина — металл. Плавит души в адском огне. Уходят те, кто должен прожить долгую счастливую жизнь. Невинные. Достойные. Светлые. А подонки вроде монстра остаются.
Передо мной возникло его почти забытое лицо. Нет, отец не был похож на зверя — симпатичный молодой мужчина, немного выше среднего роста, худощавый и улыбчивый. С обманчивыми ямочками на щеках — такими же, как у меня. Принято считать, что ямочки бывают только у милых и веселых людей. И, наверное, монстра таким и считали посторонние. Свою суть он раскрывал лишь дома. Показывал настоящего себя. Жестокого тирана, избивающего беззащитную жену.
Должно быть, лицо у меня изменилось, потому что Костя вдруг спросил:
— О чем задумалась, Яра? Я что-то не то сказал?
— Н-нет, — с легкой запинкой ответила я. — Просто… Тоже кое-что вспомнила.
— Расскажи. Если хочешь, конечно.
И я рассказала то, о чем молчала столько лет.
— Однажды в детстве я… Я включила «Ведьмину службу доставки» по телевизору. Но пришел мой… мой отец, — с большим трудом назвала я монстра отцом. — Он захотел смотреть что-то другое. Не помню, что. Футбол, кажется. Играла его любимая команда. Забрал пульт и переключил на другой канал, а меня выгнал. Мне стало так обидно, что я пошла к маме и заплакала. Мама… Мама зачем-то сказала ему что-то вроде: «Пусть ребенок посмотрит». А он…
Я замолчала, перед глазами видя ту самую сцену из детства. Внутри все сжалось от страха, который остался во мне даже спустя столько лет. Я вновь почувствовала себя ребенком в логове монстра.
— Что он? — мягко спросил Костя.
— Он поднялся и без слов ушел на кухню, — ответила я, не слыша своего голоса — слышала лишь биение своего пульса в висках. — А пришел с молотком для отбивания мяса. Хотел ударить маму, но она увернулась. Тогда он кинул в нее этим молотком и разбил окно в зале. Мама схватила меня, и мы заперлись в спальне. Он ломился в комнату и кричал, чтобы мама немедленно открыла, иначе он убьет ее, а потом меня и себя. Так продолжалось до тех пор, пока не пришел участковый — его вызвал кто-то из соседей. Тогда монстр… то есть, отец пришел в себя. Улыбался, говорил, что это просто семейная ссора, а соседи все неправильно поняли. И мама… Она не знала, что делать, только кивала на каждое его слово. Наверное, потому что ей было страшно. А потом участковый и соседи ушли и…