Запретная. Не остановить
Шрифт:
Я стою на коленях перед ее кроватью и говорю все это, вот только… слов у меня не хватает.
Подаюсь вперед и утыкаюсь в нее, в своего Бельчонка. Кладу руку ей на талию, а когда вздрагивает, лишь сильнее прижимаю.
— Прости, прости меня, — шепчу я, словно в полубреду.
А сам неспособен отодвинуться. Захлестывает, переполняет до краев.
Жива, моя, люблю…
— Тебе не за что извиняться, Гордей. Это было только моим решением.
— Прости, — продолжаю выпрашивать, словно ненормальный.
Меня
— Я так люблю тебя, — шепчу я, и поднимаю на нее лицо, — так тебя люблю.
Она лежит, все также отвернувшись, никак не реагирует на мои слова.
Я же с упоением рассматриваю ее профиль, ее тонкие любимые черты. Ее нежную, бледную после операции кожу.
Я нахожу ее руку, стискиваю ее ледяные пальчики в своих.
— Все будет хорошо, — произношу уверенно, — ты очень быстро поправишься.
Я привез ее в лучшую клинику города к лучшему хирургу. Ее лечащий врач — наш семейный врач, который оперировал меня, и брата, когда тот вынужден был подставить себя под удар. Демьян… встал на ноги очень быстро, мне потребовалось гораздо больше времени. Тут все дело в стимуле. В любом случае, врач точно знает свое дело.
Я не сомневаюсь в том, что операция проведена по высшему разряду.
Но также понимаю, что проблемы Бельчонка гораздо глубже, чем просто сломанная нога.
Отдаю себе отчет в том, что причастен. Что, блядь, из-за меня все это с ней.
Сделаю все возможное и невозможное, чтобы исправить.
— Так, как у нас дела?
Медсестра заходит в палату поставить Арине капельницу и сделать очередной обезболивающий укол. Мне приходится отступить.
Возвращаюсь на стул в углу, и оттуда прислушиваюсь к разговору.
— Температуру, заодно померим. И вот, воды, пожалуйста, выпейте. Сейчас уже можно.
— Как… давно я здесь? — спрашивает Бельчонок у женщины, спустя несколько минут манипуляций.
— Молодой человек привез вас на ночь глядя, и мы сразу же принялись готовить вас к операции, — отвечает медсестра. — Ее вам сам Леонид Петрович делал, лично. Он первоклассный хирург, самый лучший, можете не сомневаться. Сейчас чуть больше восьми утра. Вы отлично держитесь. Ну вот, деточка, температура в норме. Сейчас сделаем укольчик, и вы сможете еще немного подремать.
— Спасибо большое, — шелестит Арина слабым голосом, а когда словоохотливая медсестра уходит, и правда засыпает.
Я перемещаюсь ближе к ее кровати. Сползаю по стене на пол, и сижу так, откинувшись назад, закрыв глаза, и прислушиваюсь к неровному, прерывистому дыханию. Снова и снова переживая моменты полного отчаяния, и упоительного перехода к осознанию,
— Не надо цветов, Гордей, это лишнее, — говорит Арина, и пытается приподняться на руках.
— Я помогу, — отвечаю я.
Подхожу и приподнимаю ее кровать.
Она так близко, мне хочется ее всю зацеловать, но я лишь прохожусь взглядом по ее лицу и отступаю.
— Не надо их больше приносить, — снова просит она.
Розы стоят довольно далеко, в вазе у окна, но аромат долетает и до нас. Мне хочется задарить ее цветами.
— Я должен был сделать это гораздо раньше, — парирую я.
— Нет, не должен.
— Ладно, я выкину их, если тебе так хочется.
Разворачиваюсь, и иду к букету.
— Гордей, стой, — восклицает Арина.
Я разворачиваюсь, и снова подхожу к ней.
— Мне… нужно встать, — произносит тихо.
Осматривает себя, вздыхает.
— Где… мои вещи?
— В камере хранения. Зачем тебе нужно встать, в туалет?
По тому, как ярко краснеют щеки Бельчонка, понимаю, что да.
— Я помогу, — говорю я, но Арина отрицательно мотает головой.
— Нет. Я попросила тебя, чтобы ты ушел. Езжай домой, Гордей, пожалуйста.
— Поскачешь на одной ноге?
— Я… мне нужны костыли.
— Попрошу принести. А пока их нет, я помогу тебе, хорошо?
Она хмурится, а я снова чувствую себя последним мудаком, потому что, пока она спала, убрал больничные костыли, которые стояли прямо перед кроватью, подальше с ее глаз.
Именно с этой целью.
Чтобы можно было донести ее на руках.
— Гордей, о боже, — вскрикивает Бельчонок, когда я поднимаю ее и несу по направлению к уборной. — Отпусти.
— Как только донесу.
Прячет лицо на моем плече.
Когда я осторожно ставлю ее рядом с унитазом, ее щеки пылают ярко, как никогда.
— Я подожду снаружи, окей? Как закончишь, позови меня. Договорились? — прошу я.
Бельчонок несмело кивает.
Ее, такие знакомые, столь родные реакции, практически возвращают меня к жизни. Пусть даже под действием препаратов, скромница Бельчонок остается верна себе и своим принципам.
Эти две недели без нее превратились для меня в настоящий ад.
Кому и что я пытался доказать?
Самому себе, что смогу без нее? Или ей? Какой же бред.
Тем более, что…
Черта с два смогу. Давно уже нет. Без нее мне настолько хреново, что я сам был у крайней черты.
И я знал, знал, что именно так и будет. Так какого черта я снова пытался соскочить???
Нужно уже признать, что у меня это надолго, серьезно.
Навсегда.
Либо с ней, либо никак. Другого не дано.
А если у нее действительно прошло, как она говорит, то значит…