Запретные цвета
Шрифт:
Затем в ее голове стали воскресать и другие отчетливые воспоминания о нем. Она решила применить маленькую хитрость. Кёко придвинула к себе пепельницу. Теперь, когда молодой человек хотел стряхнуть пепел, ему приходилось склонять голову перед ней, под стать теленку. Она вдохнула аромат его напомаженных волос. Это был запах, пульсирующий юностью. Что за аромат!
С того вечера на балу запах этот не раз вспоминался ей — даже во сне. Однажды утром этот навязчивый аромат, когда она проснулась, преследовал ее и после пробуждения. Она собиралась сделать кое-какие покупки в городе, и спустя час после ухода мужа на службу в Министерство иностранных дел она села в автобус, переполненный
Да вот же он! Это тот самый запах! Кёко пристально посмотрела на Юити новыми глазами. Она почуяла в нем опасную власть, которая подчиняла себе; это была царственная, ослепительная власть.
Кстати, эта женщина, поистине легкомысленная, посмеивалась над властью, которую каждый мужчина считал вполне естественной для своего звания. Все мужчины, красивые или уродливые, этот нелепый принцип «господства — подчинения» по привычке называют страстью. Кажется, с выходом из подросткового возраста нет ни одного мужчины, который не зачитывался бы дешевенькими эротическими романами с замусоленной темой: «Нет большего счастья для женщины, когда она видит в глазах мужчины его желание».
Все еще уверенная в своей неугасаемой молодости, Кёко размышляла: «Как тривиальна юность этого мальчика! Этого добра сколько угодно! В этом возрасте молодые сами знают, как легко путается искренность с желанием».
Кёко была единодушна со своим недомыслием, а туман в глазах Юити объясняла утомленной истощенной страстью. Эти глаза невозможно забыть, в их влажной природной черноте ей слышался стремительный шум подземной сточной канавы.
— Вы танцевали еще где-нибудь с тех пор, как я вас видела?
— Нет, не приходилось.
— Что так, разве ваша жена не любит танцевать?
— Она обожает танцы.
Как шумно! Ресторан был довольно спокойным местом. И все же приглушенное звучание проигрывателя, шарканье подошв, звяканье тарелок, редкие смешки посетителей и трели телефона смешивались в один усилившийся раздражительный шум. Будто с каким-то злым намерением эта какофония вклинивалась в их устоявшуюся светскую беседу. Кёко чудилось, будто она разговаривает с Юити под толщей воды.
Едва сердце ее порывалось приблизиться к нему, как Юити отдалялся. Кёко, никогда не унывавшая, только начинала понимать, какая пропасть лежит между ней и этим юношей, который, казалось, так страстно желал ее. «Интересно, мои слова доходят до него? Или стол между нами слишком широк?» — подумала Кёко. Сама того не сознавая, она нагнетала свои чувства.
— Видно, тебе уже ничего не надо от меня, удовлетворился одним танцем.
Юити сделался печальным. Если такого рода податливость, если такая почти безыскусная игра стала его второй натурой, то во многом благодаря воле своего безмолвного наставника — двойника в зеркале. Зеркало вышколило в нем умение выражать разные эмоции во всех оттенках и ракурсах его красоты. Со временем, усилиями его рефлексии, красота Юити отделилась от него самого и стала верховодить им по своей прихоти. Возможно, поэтому Юити не выносил долгого смущения, которым томился перед Ясуко до их женитьбы. Скорее он преуспел в том, чтобы вволю отведать почти эротических наслаждений с женщинами. Эта смутная, абстрактная сексуальность, это
За чаем Кёко потчевала его разговорами о своих знакомых. Она упоминала разные имена, но Юити никого не знал. Кёко удивилась. Она полагала, что романы могут случаться только с ней и знакомыми ее круга, и потому они всегда были предсказуемы. Короче, она верила в заранее устраиваемые романы. Однако тут всплыло еще одно имя, известное Юити.
— Ты знаешь Рэйтян Киеура? Она умерла три-четыре года назад?
— Да, это моя двоюродная сестра.
— А, значит, это тебя родственники величают Ютяном?
Юити вздрогнул, затем спокойно улыбнулся:
— Верно!
— А, Ютян — это ты!
Кёко посмотрела на него так пристально, что ему стало не по себе. Она пояснила, в чем дело. Ее товарищ по школе был близким другом Рэйко. Перед смертью она доверила Кёко почитать ее дневник. Она продолжала вести его в постели до последних дней. Эта бедная женщина, измученная длительной болезнью, писала в дневнике, что жить стоит только ради того, чтобы увидеть красивое лицо ее кузена.
Она любила этого юношу, который навещал ее редко, и то по настроению. Однажды хотела поцеловать кузена, но тот отскочил назад, боясь подцепить инфекцию. Ведь муж Рэйко незадолго до смерти все-таки заразил жену смертельной болезнью.
Рэйко пыталась открыться в своих чувствах, но не осмеливалась. Ее признанию препятствовали то приступы кашля, то скованность. Восемнадцатилетний кузен виделся ей зеленым деревцем, стоящим в саду в солнечных лучах напротив ее больничной палаты. В ее глазах он олицетворял все, что излучало свет и что пребывало за чертой болезни и смерти. И его здоровье, и его заразительный смех, и его красивые белые зубы, и его свобода от страдания и горя, и его наивность — на всем этом как будто лежал отблеск юношеского сияния. Она опасалась, однако, что ее признание в любви, если это вызовет в нем расположение к ней или если даже в нем зародится любовь, оставит на его щеках отметины печали и страдания. Она предпочитала уйти в могилу, запомнив только решительный профиль кузена и его почти бессознательную ребяческую капризность. В ее дневнике каждая новая запись начиналась с обращения к Ютяну. Она взяла яблоко, которое однажды он принес ей, вырезала его инициалы и спрятала под подушку. Она также попросила его фотографию. Он стыдливо отказал.
Имя «Ютян» звучало для Кёко привлекательней, чем «Юити». Более того, она полюбила это имя, предаваясь мечтам о нем со дня смерти Рэйко.
Слушая Кёко, Юити играл своей посеребренной ложкой. Его взволновали откровения женщины. Он впервые узнал, что прикованная к постели кузина, будучи старше его на десять лет, томилась влюбленностью к нему. Он также поразился, насколько несуразными были ее мечтания о нем. И в то же время он стонал под тяжестью своих бесцельных, ненормальных сексуальных желаний. Он даже позавидовал своей кузине, ее недавней смерти.
Юити размышлял: «Я вовсе не намерен в настоящее время пудрить мозги Рэйко. По той причине, что не люблю выворачивать свое нутро наизнанку. И к тому же у Рэйко сложилось ошибочное мнение обо мне как о наивном и светлом мальчике, который не замечает, что она влюблена в меня. Видимо, в превратном представлении о других людях находится какой-то резон для жизни всякому человеку».
Короче, этот слегка подпорченный добродетелью высокомерия юноша склонялся к мысли, что легкий флирт с Кёко сам по себе чреват серьезными последствиями.