Запретные цвета
Шрифт:
Просторная площадь между служебным помещением клуба наездников и книгохранилищем уже просохла. Кое-где в воздухе клубилась пыль, пока ее не подхватило порывом ветерка. Они пошли сквозь этот вихрь, и тотчас послышался гул знаменосцев, пересекающих по диагонали площадь. Это была процессия пожилых людей из провинции — приглашенных в Императорский дворец родственников погибших в Великой войне.
Процессия двигалась медленно. Многие были облачены в хакама [75] и хаори, обуты в гэта, на головах — старинные шляпы. Согбенные старухи вытягивали вперед шеи, будто у себя на распахнутой груди они высматривали куда-то девшиеся банные полотенца. И хотя еще была весна, из-под воротников у некоторых выпростались края шелкового
75
Хакама — традиционные широкие штаны.
76
Дзори — сандалии.
Кёко и Юити пришли в большое замешательство, озаботившись тем, как им разминуться бы с этой процессией. Старые люди разом повернули головы в их сторону. Даже смотревшие себе под ноги и то почувствовали что-то неладное, подняли свои изнуренные взгляды на молодую пару и больше не отводили их.
Их взоры были без малейшей тени порицания и чрезвычайно открыты. Множество глаз, словно черные каменья, таращилось пристально и хитровато из морщин, из липких век, из слез, из-под бельм, из грязных прожилок… Юити замешкался, прибавив шагу, однако Кёко присмирела. Что касается Кёко, то она не мудрствовала лукаво и верно судила о реальности. Несомненно, этих людей поразила только ее красота.
Процессия провинциальных ходоков неторопливо и волнообразно прошествовала в сторону Управления Императорского дворца.
Они прошли вдоль конюшни, ступили на затененную дорожку. Их руки сплелись локтями. Перед ними выросло возвышение с земляным мостом, сооруженным наподобие косогора. Это возвышение обрамляли валы. Ближе к вершине зацветала одинокая сакура в окружении нескольких сосен.
Мимо двух пешеходов промчалась вниз по взгорью дворцовая повозка, запряженная одной лошадью с развевающейся на ветру гривой; перед их носом мелькнула шестнадцатилепестковая золотая хризантема. Они взобрались на косогор. С возвышенности третьего вала открывалась за крепостной стеной панорама города.
С какой прытью бросился им навстречу весь город! Какая бойкая жизнь там — блестящие автомобили скользят туда и обратно! Какой деловитый и цветущий после полудня квартал Нисикитё! Как вращаются многочисленные флюгера на метеостанциях! Что за революция! С каким напряжением они прислушиваются к ветрам, несущимся в атмосфере! Как заигрывают! Какие вертихвостки! Как неутомимо кружатся!
Они вышли через ворота Хиракава. Они оба еще не нагулялись. Побродили по кромке крепостного рва. И в самый разгар этого бесцельного послеполуденного гуляния, посреди буйства автомобильных гудков, в эпицентре гуда сотрясающейся от проезжающих тяжеловесных грузовиков почвы Кёко вдруг вкусила прелесть самой жизни, что называется, в реальных ощущениях.
…Пусть странно это выражение «реальное ощущение», но в тот день оно прочно запечатлелось в Юити. Кажется, он проникся убеждением, будто перевоплотился в человека, каким больше всего хотел стать. Это самое «реальное чувство», если можно так выразиться, стало подлинной благодатью в особенности для Кёко. До сих пор этот молодой красивый мужчина как будто состоял из фрагментов, из кусочков, из обрывков сексуальности. Его тонкие брови, глубокие опечаленные глаза, изумительная переносица, бесхитростные губы наполняли сердце Кёко радостью, однако у нее сохранялось чувство, будто в этом простом перечне недоставало какой-то очень важной детали.
— А ты вовсе не выглядишь женатым мужчиной, — сказала Кёко, распахнув глаза с простодушным удивлением.
— Ну да, порой я чувствую себя холостяком.
Они переглянулись. Этот сумасбродный ответ рассмешил обоих.
Кёко никогда
Рискуя быть многословными, напомним, что Кёко уже нисколько не любила этого молодого красавца. Для них обоих это рандеву явилось равной усладой и равной отрадой. Ее понесло как по течению. Ее подлинно легкое сердце несло, как подхваченное ветром семечко травы, как белый венчик чертополоха. Соблазнитель не всегда домогается возлюбленной женщины. Эта женщина, не отягощенная духовностью, всем своим нутром тянулась к чему-то высокому. Она была настолько реалистом, насколько и мечтателем, и в конечном счете не более чем приманкой для соблазнителя.
В этом пункте госпожа Кабураги и Кёко были диаметрально противоположны друг другу. Кёко сторонилась всякой абсурдности, закрывала глаза на всякую алогичность, при этом никогда не забывала о том, кто был влюблен в нее. Наблюдая за тем, как обходителен с ней Юити, как равнодушно смотрит на других женщин — одной только Кёко не пресыщались его глаза, — Кёко пребывала в предсказуемом настроении. Она была счастлива.
Они отужинали в клубе М. вблизи чайного павильона Сукиябаси. С недавних пор в этот клуб стали вламываться полицейские с проверкой, поскольку в нем собирались за азартными играми евреи да американцы из распавшихся колоний. Эти типы, привыкшие за годы Второй мировой войны, оккупации и войны в Корее зарабатывать на мелкой спекуляции, скрывали под своими новенькими костюмчиками (вкупе с татуировками роз, якорей, голых женщин и черных пантер на обеих руках и груди) подозрительные запахи бесчисленных портов азиатских стран. Где-то в глубине их синих глаз, их ласковых взглядов поблескивали воспоминания об опиумных сделках, все еще отражались гавани с их несчетными мачтами и криками — Пусан, Мокпхо, Далянь [77] , Тэнтин, Циндао, Шанхай, Цзилун, Амой [78] , Гонконг, Макао, Ханой, Хайфон, Манила, Сингапур…
77
Далянь — бывший порт Дальний (Дайрен, совр. Люйда).
78
Амой — совр. Сямынь.
Когда они вернутся на родину, в их личных историях останется азиатская подозрительная запись с чернильной кляксой. До конца своей жизни они не освободятся от ничтожной дурной славы, что сопровождает мужчин, которые однажды запускали свои руки в экзотическую почву в поисках золотых песчинок.
Этот ночной клуб был декорирован в китайском стиле, и Кёко пожалела, что пришла сюда в своем китайском платье. Из японских гостей в клубе присутствовали несколько гейш Симбаси — их привели сюда иностранцы. Остальные посетители были выходцами с Запада. За столиком Кёко и Юити горела красная свеча в цилиндре из матового стекла с нарисованным зеленым дракончиком. Пламя было удивительно спокойным среди этого столпотворения.
Эти двое ели, выпивали, танцевали. Ведь были они вполне молоды. Кёко, опьяненная чувством молодости, позабыла о своем супруге. Ей и без этого не составляло великого труда забыть о нем. Пожелай она забыть о своем муже, ей достаточно было бы закрыть глаза, будь он напротив нее. Ну прямо-таки как иллюзионист, ловко манипулирующий воображением зрителей во время аттракциона!
Юити впервые с радостью отдался роли влюбленного. Впервые замечал за собой, что прижимается к женщине с мужским напором. Обычно такие повадки охлаждали ее задор, но на этот раз Кёко уверовала в то, что он искренне отвечает ее настроению. «Если я вдруг разлюблю его, то это еще больше возбудит его», — подумала она без малейшего ожесточения.