Запретные цвета
Шрифт:
Опьяневшая от выпитой ярко-красной сливовой настойки, Кёко скользила в танце. Она опиралась на Юити, и тело ее, легкое как перышко, казалось, парило над полом, едва касаясь его ногами. Танцевальную площадку на нижнем этаже с трех сторон обступали столики. Окруженная полумраком, к залу была обращена оркестровая сцена, драпированная красными кулисами на заднике. Музыканты играли модные мелодии — «Slow Poke», «Blue Tango», «Taboo» [79] . Юити, занявший когда-то третье место в танцевальном конкурсе, двигался великолепно; его грудь преданно прижималась к маленьким мягким,
79
«Копуша», «Синее танго», «Табу» (англ.).
— В прошлый раз на твоем китайском платье был огромный дракон, не правда ли, — сказал Юити во время танца.
Это случайное совпадение было рождено исключительно близостью их чувств. Не желая раскрывать, что она тоже подумала о драконе, свой маленький секрет, Кёко ответила:
— Ах да, это был рисунок на белом сатиновом платье. Ну, ты помнишь это хорошо. А помнишь ли ты, как мы танцевали с тобой пять туров подряд?
— Конечно. Я тогда полюбил твою улыбку, когда ты чуть-чуть улыбалась… С тех пор гляжу на улыбки других женщин и сравниваю их с твоей. Знаешь, в них нет ничего очаровательного!
Этот комплимент глубоко тронул Кёко. Она вспомнила, как беззастенчивая кузина непрестанно и жестоко критиковала ее в отрочестве за улыбку с оголенными деснами. После этого у нее ушло лет десять упорных тренировок перед зеркалом, чтобы научиться улыбаться. Она никогда не забывала о своих деснах, какой бы невольной ни была ее улыбка. В той легкости владения своей улыбкой Кёко демонстрировала уверенную виртуозность.
Если женщину прилюдно восхваляют, то может показаться, что с ней обращаются, как с публичной женщиной. Галантный Юити, в подражание фривольным манерам иностранцев, не преминул воспользоваться случаем, чтобы прикоснуться губами с их невинной улыбкой к устам партнерши.
Кёко, хоть и слыла ветреной натурой, вовсе не потеряла головы. Ни танцы, ни вино, ни колониальный флер клуба экспатриантов не сделали Кёко вполне романтичной. Она стала только нежней, чувствительней, слезливей. И верила в глубине своего сердца, что все мужчины в мире бедолаги. Это стало ее почти религиозным предубеждением. Все, что она могла разглядеть в Юити, это его тривиальную юность. Красота изначально чуралась всякой оригинальности, и в этом молодом красивом мужчине тоже нельзя было найти ничего оригинального! Кёко вздрагивала от боли в груди, едва не разрыдалась от сердечного чувства к этим одиноким, изголодавшимся и жаждущим, как зверье, мужчинам, повязанным путами своей похоти, — от всего этого у них был такой трагический вид!
Впрочем, когда они вернулись за свой столик, наплыв сокрушительных эмоций схлынул сам собой. Говорили они мало. Юити был смущен и, словно ища повод для разговора, а может быть, в извинение за то, что коснулся ее руки, обратил внимание на необычные часы на ее запястье и попросил позволения взглянуть на них. В этом мраке было трудно разглядеть их тонюсенький циферблат даже в упор. Кёко сняла их с руки и
— Который час? — спросила она.
Юити сравнил время на обоих часах.
— Без десяти десять. На твоих — без четверти десять, — сказал он и вернул ей часы.
Им пришлось бы ждать более двух часов до начала шоу.
— Давай сходим еще куда-нибудь?
— Ну давай! — согласилась она и снова взглянула на часы.
Муж ее играл в маджонг [80] и возвращался домой к двенадцати ночи. Желательно, чтобы она вернулась к этому времени.
Кёко встала. Легкое покачивание выдавало в ней опьянение. Юити взял ее за руку. Кёко показалось, что ноги ее ступают по зыбучим пескам.
80
Маджонг — китайская игра в кости.
В автомобиле Кёко стало распирать от великодушия, и она близко-близко склонила свои губы к губам Юити. Он ответил ей с радостной брутальной страстностью. Разноцветные неоновые огни высокого рекламного щита — красные, зеленые, желтые — проникали через окно, скользили по ее лицу, которое он убаюкивал в своих руках, и стекали по уголкам ее глаз; в этом стремительном течении сохранялась неподвижность; юноша понял, что это были слезы; почти в то же самое время Кёко почувствовала холодок на своих висках, и тогда она тоже поняла, что у нее текут слезы. Юити прикоснулся губами к женским слезам и осушил их.
В неосвещенном салоне автомобиля матовой белизной блеснули зубы Кёко; почти неслышным голоском она несколько раз позвала Юити; при этом глаза ее закрылись. В страстном предвкушении повторного брутального напора ее пылающие губы едва-едва шевельнулись; и предчувствие ее вдруг стало ощутимым — губы ее заполнили его губы. Однако второй поцелуй, как заведомо ожидаемый, оказался уже спокойным. Это было не совсем то, что предчувствовала Кёко. Это позволило ей перевести дух и вернуть себе самообладание. Она села и мягко отстранила от себя руки Юити.
Кёко сползла на краешек сиденья и, откинув голову, посмотрелась в зеркало, подняв его повыше. Глаза ее были красноватыми и влажными; волосы немного спутались.
Приводя себя в порядок, она сказала:
— Не остановись я вовремя, не знаю, как далеко мы бы зашли. Вот на этом и закончим, хорошо?
Кёко украдкой взглянула на тяжелый затылок водителя — ему было далеко за тридцать. Этой женщине с тривиальным добродетельным сердцем представилось, будто все общество повернулось к ней спиной в этом поношенном синем костюме шофера.
В ночном клубе в Цукидзи, владельцем которого был иностранец, она повторила свою привычную фразу:
— Мне нужно скоро возвращаться домой…
Этот клуб, в отличие от предыдущего заведения в китайском стиле, был полностью выстроен по современному американскому образцу. Кёко, не отказываясь от предложения, выпивала много.
Она без конца о чем-то думала, ее мысли перескакивали с одного предмета на другой и терялись. Когда ей становилось весело, она пускалась в пляс. Ей казалось, будто на ее ногах были не туфли, а роликовые коньки. В объятиях Юити она задыхалась. Ее учащенный пульс отзывался в груди Юити.