Запретные наслаждения

Рэмзи Сара

Она опасалась, что Фергюсон станет таким же деспотом, как отец, но сама давно стала столь же несчастной, каким был старый герцог. Что предстояло сделать Фергюсону, так это убедить Мадлен и сестер в том, что он уже не тот, каким был когда-то, что он изменился.

Во всяком случае, он должен исправить ситуацию, пока его желание вернуться в Шотландию не стало слишком сильным.

Глава 25

Вечером Мадлен молча ехала в экипаже Фергюсона. С ними была Жозефина — этого потребовал Алекс. При ней они не знали о чем говорить. Но даже в ее присутствии они чувствовали себя так, словно попали в особый мир, созданный только для них двоих. У Мадлен было единственное желание:

остаться в этом мире навсегда, не покидать его, никогда не соприкасаться с реальностью, которая могла в любой момент разлучить их. Стоило им оказаться в одной комнате — будь то в театре или в танцевальном зале Мейфэра, — возникало это волшебное чувство, а когда он заключал ее в объятия, она вообще переставала о чем-либо думать. В такие моменты она забывала, по какой причине отказала ему, у нее оставалось только одно жгучее желание: больше никогда не расставаться с Фергюсоном. Но что будет с ними, когда закончится этот месяц? Не развеется ли волшебство их любви, возможно, возникшее лишь благодаря необычному стечению обстоятельств, которое больше никогда не повторится?

Она посмотрела на Фергюсона. В темноте его лицо было едва различимо. Если бы они могли сейчас поговорить, если бы она могла узнать его мысли! Ведь Фергюсон задавал себе те же вопросы, но сомнения не терзали его, он знал: их любовь неповторима, и Мадлен должна стать герцогиней.

Мадлен верила в любовь, но в то же время понимала: разрушаясь, ладья любовного союза выбрасывает двух несчастных людей на берег скорби. Любовь — это смертельная ловушка. Отец Фергюсона был отравлен любовью. Блаженство и гибель оказались содержимым одного флакона. Смогут ли узы любви, опутывающие их сейчас, остаться крепкими навечно? Или они исчезнут, разорвутся по прихоти обстоятельств?

Видя печальный взгляд своей подопечной, Жозефина расчувствовалась и, когда они приехали, оставила ее ненадолго наедине с Фергюсоном, а сама отправилась проверить, насколько безопасна дорога до Солфорд Хауса.

Щеки Мадлен пылали от стыда, но, едва Жозефина ушла, она повела Фергюсона наверх. В спальне он жадно припал к ее губам. В экипаже он был внешне спокоен и сдержан, но сейчас его желания были очевидны. Они страстно целовались, он гладил ее бедра и ягодицы, а она нежно касалась его волос. Жар, тоска, похоть, страх — все сплавилось в остром удовольствии. Он развязал ее шейный платок, расстегнул и быстро снял сорочку. Мадлен потянулась к пуговицам на его сюртуке, но он жестом остановил ее.

— Любовь моя, тебе нужно как можно быстрее вернуться в Солфорд Хаус, — сказал он. — Мы должны сменить твой наряд, а не мой.

Он произнес «любовь моя» так, словно у него было безоговорочное право на нее, словно в их отношениях было все решено. А она любила и ненавидела его и не могла произнести заветные слова, которые Фергюсон хотел от нее услышать. Мадлен поцеловала его, чтобы отвлечься от невеселых мыслей.

Фергюсон подтолкнул ее к большому зеркалу.

— Мад, если мы сейчас не остановимся, я не смогу сдержаться.

С этими словами он исчез в гардеробной. Пока он разыскивал подходящий наряд, Мадлен рассматривала себя в зеркале. Напудренный театральный парик делал ее кожу еще бледнее, на щеках алели пятна румян, грудь была стянута бинтом, живот и плечи обнажены, бриджи плотно облегали бедра.

Фергюсон положил платье и белье на стул рядом с ней, потом обнял ее и стал извлекать шпильки из парика.

— Ты хочешь послужить своей госпоже? — хрипло спросила она.

— Если не возражаете, — ответил он. — Ведь если позвать Лиззи, я вынужден буду уйти.

Он положил парик на столик. Теплые ладони легли ей на плечи, спиной она прижалась к его широкой груди, шею обжег поцелуй. Она наклонила голову, чтобы ему было удобнее.

— Хорошо, но сначала я хочу убедиться в твоих талантах. У моей горничной должны быть ловкие пальцы.

Фергюсон тихонько рассмеялся. Она всем телом почувствовала

его смех.

— Моя госпожа, я никогда не работаю без оплаты.

Мадлен хотела повернуться к нему, но он не позволил ей это сделать.

— Я хочу, чтобы ты смотрела в зеркало, пока я буду переодевать тебя, — шепнул он.

Она задрожала. Глаза Фергюсона снова загорелись демоническим огнем — он ни за что не ограничится простым переодеванием.

«Это замечательно!» — подумала она. Ей следовало смущаться, следовало подавлять столь постыдные, низменные желания. Но, боже, как же ей было хорошо! Она превратилась в гетеру, ненасытного суккуба. Во взгляде, которым он окинул ее, не было ни насмешки, ни упрека.

Мадлен стояла неподвижно и смотрела, как он ослабляет узлы, как медленно разматывает бинты, обнажая ее грудь. Она прижалась к нему, чувствуя крепкие мышцы и твердый горячий ком, давящий в поясницу. Он раздевал ее быстро и нетерпеливо, стремясь поскорее увидеть свой приз. Наконец полотняный бинт упал на пол, и Фергюсон прикоснулся к ее груди. Мадлен едва стояла на ногах, а он гладил и мял ее нежную теплую плоть. На коже остались следы от бинта, Фергюсон провел большим пальцем вдоль одного из них.

— Когда мы поженимся, ты больше не будешь мучить себя подобным образом.

Это прозвучало настолько естественно, словно только так и могло быть, а ей оставалось лишь осознать это.

— Значит, ты бы запретил мне играть? — спросила она. В ее голосе появились ледяные нотки.

Он легонько сжал ее сосок, и Мадлен вскрикнула. Ее соски после тугой утяжки затвердели и стали очень чувствительными. Она увидела в зеркале его довольную улыбку. Он повторил свою грубую ласку: вероятно, он хотел отвлечь ее от неприятных мыслей. Однако он сказал:

— Я думаю, это опасное, глупое и рискованное увлечение. Я должен запретить тебе заниматься этим, — и здесь он сделал паузу, чтобы запечатлеть долгий, страстный поцелуй на ее плече, — но я не буду этого делать.

Мадлен была потрясена. Ей даже не приходило в голову, что герцогиня может играть в театре. Фергюсон продолжал:

— Но, разумеется, если это станет тебе вредить, я попрошу тебя уйти. Однако сделаю это только ради твоего блага.

— Ты так говоришь, словно я уже согласилась выйти за тебя замуж. Но, кажется, я ясно дала понять, что не хочу этого.

Фергюсон больше не улыбался. Похоть и гнев смешивались в единое жгучее чувство. Он яростно набросился на нее, лаская и мучая одновременно. Мадлен застонала от удовольствия и боли. Соски торчали, как розовые бутоны, и словно умоляли о прикосновении.

Он не позволил ей повернуться. Мадлен, как и прежде, стояла напротив зеркала.

— Сегодня я не успею получить то, чего хочу, — шепнул он, обжигая кожу горячим дыханием. — Но я дам тебе то, чего хочешь ты.

Она должна была отказаться от его тела, как она отказалась от его имени и титула, но искушение было слишком велико, кровь бешено мчалась по венам. Противостоять желанию было невозможно. В зеркале отразилась возбуждающая картина: грубая загорелая рука на нежной коже живота. Большим пальцем ее обладатель провел по впадине пупка, а затем с мучительной медлительностью стал расстегивать бриджи. Продолжая ласкать ее одной рукой, он тесно прижался к ней сзади, его возбужденный член упирался в ее ягодицы. Вторая рука продолжала свое путешествие, расстегивая пуговицу за пуговицей, пока не достигла влажной цели. Мадлен закрыла глаза и застонала, когда он коснулся клитора. Она истекала. Фергюсон грубо погрузил в нее пальцы. Потом еще раз. С каждым толчком по ее телу проходила волна наслаждения. Ее обнаженной спины касался мягкий бархат жилета. Разгоряченное тело жалили холодные пуговицы, и для одурманенной, измученной удовольствием Мадлен эти ощущения были единственными доказательствами того, что мир все еще существует. Нежная грудь терлась о плотный рукав его сюртука, и каждое движение приносило еще больше удовольствия.