Запретный город
Шрифт:
— Спасибо за мудрые советы, дорогой тесть.
На оранжевом закатном небе четко обозначился сдвоенный силуэт пары ибисов. По Нилу сновали туда-сюда суда, суденышки и лодки: благо дул ветер с севера, но течение и водовороты тоже никуда не делись. Старший предводитель Мехи и Дактаир устроились на корме судна, движимого шестеркой гребцов и новехоньким белым парусом, и наслаждались речной свежестью.
— Градоправитель Фив назначил меня помощником руководителя оружейных работ, — сообщил Дактаир. — Догадываюсь, что возвышением
— Тесть мой оценил тебя, хотя понятия не имеет, каков ты на самом деле. Ну а начальник твой? Как он тебя встретил?
— Не очень-то любезно, пожалуй. Человек это искушенный, ученик и воспитанник карнакских мудрецов, а там, как известно, господствует старая школа, довольствующаяся теми познаниями, которые имеются. Он запретил мне предпринимать что бы то ни было по своему почину. Я под надзором и ни о какой свободе рук даже мечтать не смею.
— Потерпи, Дактаир. Вышестоящие тоже не вечны.
— У него прекрасное здоровье!
— Любую преграду можно снести множеством способов, не так ли?
— Не понимаю, старший предводитель…
— Не строй из себя простачка, Дактаир. Пока же, если речь о твоей работе, не колеблясь повинуйся приказам. А почему ты так спешно захотел повидаться со мной?
— У меня есть кое-какие связи во дворце, и по этим каналам я узнал, что Рамсес Великий принимал Рамосе, бывшего старшего писца некрополя, не выходившего из деревни несколько лет, и прием затянулся. Сам Рамосе не сказать чтобы человек недоверчивый или сверхосторожный, и потому он проболтался, сказав одному своему старинному знакомцу из царедворцев, что у царя много великих замыслов касательно Места Истины.
— Тоже мне откровение! Когда Рамсес в последний раз появлялся здесь, в Фивах, он дал резкую отповедь управителю западного берега. Тот предложил селение упразднить, а мастеровых разогнать.
— Я в бой с Рамсесом не рвусь. Силы слишком неравны.
— Рамсес всего лишь дряхлый старик!
— Должен ли я напомнить вам, что он — фараон, глава и наставник Места Истины? Нам не по плечу тягаться с ним, Мехи, отступимся, пока не поздно.
— А про тайны, которые ты хотел выведать, забыл?
— Нет, конечно, но эти тайны недоступны.
— Ты обманываешь себя, Дактаир, и я тебе это докажу. Помни, ты встал на дорожку, которую уже не покинуть. А еще узнал что-нибудь?
— Писец Рамосе удовлетворен тем, что братство приняло Нефера Молчуна, так как уверен, что он сохранит славу братства.
— Иначе говоря, он видит Нефера среди будущих руководителей.
— Это всего лишь мнение Рамосе, — возразил ученый, — пусть Рамосе и носит звание «писца Маат» и пользуется всеобщим уважением. Оказался достоверным иной слух: Нефер женат на Ясне, принятой в братство вместе с мужем.
Мехи в задумчивости уставился на воду.
— Чтобы подорвать силы Места Истины, — решил он, — следует первым делом опорочить
29
— Поддавайся, Жар, ты должен уступить!
— Поговори еще у меня, Овед.
Кузнец вместе с молодым помощником гончара мерялись силой в кузнице, благо никто из подмастерьев видеть их не мог.
— Я самый сильный мужчина в Месте Истины и останусь им! — заявил Овед.
— Промотал ты всю свою мощь. Растранжирил.
Рука Жара была тверда и тяжка, как каменная глыба, и Овед не мог сдвинуть ее с места. Медленно, очень медленно, нехотя кузнец начинал примиряться с неизбежным. Напрягая последние силы, он сумел на несколько мгновений удержать руку от неминуемого падения. Но давление было непереносимым, и с криком раненого зверя Овед сдался.
Тыльной стороной левой ладони Овед попытался утереть взмокший лоб. А юный исполин не уронил ни единой капельки пота.
— До сего дня никто не брал надо мной верх. Что за силушку ты вливаешь в свои жилы?
— Сосредотачиваться не умеешь, — подытожил Жар. — А у меня всегда столько силы, сколько мне нужно: понадобится еще — будет еще.
— Гляжу я на тебя, и, знаешь, страшно порой становится.
— Подружишься со мной, так и бояться тебе будет незачем.
Жар убил львиную долю рабочего дня на кузню: Овед учил новичка ковать новую утварь и чинить прохудившуюся, накладывая на слабые места металлические заплаты. Кузнец рабочих часов не считал, чем был совсем не похож на других помощников, в большинстве своем особым трудолюбием не отличавшихся, хотя молодой человек и не уставал их подгонять.
— Много друзей у тебя тут быть не может, — заметил Овед. — Ведь обычно как оно бывает? Смотрят начальнику в рот, наушничают, то тот, то этот что-то просит, а начальник прислушивается и, глядишь, дает людям послабление и старается, чтобы они не перетруждались. Бекен-горшечник, тот и вовсе такие чудеса творил… В свою пользу… Пока тебя не назначили, вся площадка была как улей жужжащий, как пасека медоносная! А вот писец Кенхир, тобой, кажется, очень доволен.
— Значит, он меня поддержит.
— Еще чего! Это знаешь какой добряк? Детей таким хорошо пугать — и сварливый, и придира, и терпеть не может, когда ему перечат. Не попадайся ему на глаза и вообще держись от него подальше.
— А чего ж его на такую должность назначили?
— А я почем знаю, что там… На то воля фараона, У нас больше Рамосе любили: вот человек! Добрый и не жадный. Мы при нем творили что хотели, пользовались его широтой напропалую, а ему от нас почти ничего не доставалось. Да он и не требовал. Его время — это радость и веселье без удержу и без предела. А пришел на его место Кенхир — и, считай, все переменилось.