Запретный мир
Шрифт:
– Угу, – с завистью согласился Витюня, ослепленный невероятными способностями Юрика и блистательным словом «меридионально». – А почему не Москва?
– А почему не Оренбург? Забыл, откуда я сюда попал? С какой стати у москвичей всегда должно быть преимущество? Кто ты такой? – Юрик фыркнул. – Хотя да, для местных ты теперь непобедимый богатырь Вит-Юн, а я так, мимо проходил…
– Ушибу…
– Правда глаза колет, а? Вот только природе и на нас, и на местных плевать с высокого дуба. Лучше радуйся, что этот мир в общем такой же, а не какой-нибудь дважды вывернутый, с пятью измерениями. А хоть бы и наш – выбросило бы тебя, допустим, в Антарктиде, посмотрел бы я, как ты
Витюня промолчал – он не знал, что такое «силлогизм», и вообще слабо разбирался в старинной словесной экзотике. Например, он был убежден, что отхожий промысел есть не что иное, как чистка отхожих мест, и недоумевал, почему при царе, если верить рассказам бабки, этим делом занимались чуть ли не целые уезды. Может, народу тогда было больше или питались не так?
– Без шуток. – Юрик вдруг стал серьезен. – Дай лом поносить, а?
– Не дам.
– Дай, я дело говорю. Сейчас пойду, с вождем попробую потолковать о том о сем. Может, узнаю, какие у него на нас виды, да и пацана-шаманыша повидать желательно. Сам прикинь, какой у меня авторитет будет без лома?
Лома Витюне было не жалко, но нахальный умник с каждой минутой раздражал все сильнее, сам напрашиваясь на отказ. Вообще говоря, жизнь проста и понятна, пока в нее не вмешиваются разные умники, которым неймется. Извилины у них не в ту сторону закручены…
«А вот зажмурю глаза, открою, а передо мной Луноход стоит», – возмечтал вдруг Витюня в великой тоске и действительно зажмурился. Тут же вспомнился каменщик Агапыч, мусолящий во рту всегдашнюю «Лаки Страйк», маленький и временами вредный, как гриб-трутовик, и Витюня затруднился в выборе – кого предпочесть? Открыв наконец глаза, он не увидел ни того, ни другого и оттого совсем расстроился.
– Не дам, сказано.
– Ну и хрен с тобой, – с сожалением согласился Юрик. – Пойду и так, попытка не пытка. А ты, штангист, хоть бы упражнений каких поделал, ну поприседал бы там или ломом помахал – чего инструмент стоит без дела? Может, форму сохранишь, ох, чую, она нам понадобится…
– Зачем? – спросил Витюня и заморгал.
Физиономия Юрика кривилась в усмешке. Правая щека прыгала – то ли нарочно кривлялся, паразит, то ли маялся тиком.
– Зачем, зачем… Да все за тем же…
Глава 15
Но слово его все едино…
Скарр умирал. Уже четвертую седмицу жизнь и смерть боролись в тщедушном теле старого колдуна – две стихии, две вечно враждующие могучие силы спорили, кому одержать верх на этот раз. И смерть побеждала, с трудом и понемногу отвоевывая то, что считала принадлежащим ей по праву, что рано или поздно все равно достанется ей. Смерть торопилась, не хотела ждать.
Но, видно, крепко держалась жизнь в старом теле. Скарр высох, как осенний лист, пожелтел, исхудал до того, что ребра просвечивали сквозь кожу, но еще жил. Он бредил, метался на широкой постели из мягчайших лисьих шкур под льняной холстиной, часто, не приходя в сознание, хрипло разговаривал с духами и тенями предков, невнятно просил их о чем-то, а иногда по-стариковски ворчливо бранился. Предки звали к себе. Духи отступились, не желая помочь. Обессилев, старик на время затихал.
В прокопченной землянке слоями плавал пахучий дым – Юмми жгла можжевельник, бросала в огонь тайные травы и корешки, отгоняя нечистых духов, пособников смерти. Шептала заклинания против недугов, какие знала от дедушки, и обычные наговоры баб-лекарок. Старуха Нуоли, слепая травница, варила особые отвары, беззубо шамкала
Кроме нее, в землянку чародея не входил никто из соплеменников. Оставив у двери горшок с похлебкой, плошку с козьим молоком, немного мяса или рыбы, спешили уйти. Боялись… И Ер-Нан – внук называется – только раз пришел навестить деда, и то навеселе…
Один раз сунулся было любопытный Юр-Рик, которому и вовсе не следовало здесь показываться, и тут же выскочил, зажав нос. Не прикажи вождь кормить больного – соплеменники совсем забыли бы старого колдуна. Иногда приносили и лепешку пополам с половой – редкое лакомство в начале лета. Спасибо Земле-Матери за обильный прошлогодний урожай, но все равно при прежнем числе едоков хлеб давно кончился бы. Богатство племени не уменьшилось, а вот людей сильно поубавилось.
Когда Скарр затихал, устав браниться с духами, Юмми вливала ему в рот горького настоя, и если старик не извергал все обратно, принималась кормить. Несколько глотков похлебки или тюри из молока с размоченной лепешкой, с нажеванным мясом, иногда с медом – вот и вся еда. Бывало, старик упрямился, стискивал зубы. Бывало, не приходя в сознание, принимался жадно глотать. Юмми понимала, что смерть отступила на время, и щедро кормила слабеющую жизнь.
Можжевеловый дым был не в силах перебить зловоние. Юмми стаскивала дедушку с постели – он стал легкий, как ребенок, – укладывала на старый кожан поближе к очагу и мыла теплой водой. Меняла шкуры и холстину, стирала, сушила… В заботах о дедушке проходил день.
Ее почти не видели в селении. За время болезни дедушки она всего лишь раз или два перешла по мостику ручей. Куда идти, зачем? Да и некогда расхаживать, по правде сказать. Случись самое худшее, спросит вождь: почему плохо смотрела за хворым – что ответишь? А главное, не простишь недогляда сама себе…
Вряд ли кто из соплеменников рискнул бы внезапно появиться в жилище колдуна, разве что Растак. Но он словно забыл дорогу через ручей, и Юмми понимала почему. Наедине с умирающим не было нужды притворяться. В жаркой землянке не угасал очаг, и девушка часто ходила по пояс голая, так было сподручнее. Меньше потеешь за работой, да и помыться проще.
Когда случалось так, что делать было нечего, – сидела, пригорюнившись по-бабьи. Вместе с бездельем в голову лезли непрошеные мысли. Дедушке все хуже… Умрет он, что тогда? Пожалуй, несмотря ни на что, новым чародеем, по слову вождя, быть не ей, а дяде Ер-Нану, ну и пусть. Он этого больше хочет. Пусть ему отрежут мизинцы на жертвенном камне, совершат обряд передачи тайной силы, и тогда ей, Юмми, уже никогда не придется притворяться, она сможет жить, как все девушки. Подруг, наверно, вовек не обрести, ровесницы начнут сторониться ученицы чародея, шептаться о колдовстве… но вдруг какой-нибудь парень, забыв страх, тайно обнимет ее вдали от людских глаз и поклянется назвать при всем племени своей?
Чувствуя, как сладко замирает сердце, Юмми пугалась, творила заклинания, чтобы любопытные духи не подслушали неуместные мысли. Пусть дедушка поправится, пусть живет долго-долго… С ним трудно, а без него – пустота…
Скарр начал отходить к предкам в восхитительно ясное утро, когда солнечный луч проник в дымоходное отверстие в потолке и скользнул по закопченному бревну, когда даже в землянке был слышен щебет дневных пичуг, приветствующих светило из ветвей ракитника по-над ручьем. И не было, кроме него и правнучки, никого, кто не радовался бы щедрой жизни, подарившей такое утро. А он – умирал.