Запретный плод (Анита Блейк - 1)

Гамильтон Лорел

Я посмотрела ей в глаза без всякого усилия. Глаза как глаза.

Тереза вдруг усмехнулась, блеснув клыками.

– Николаос найдет, чем тебя напугать, аниматор. Потому что страх - это власть.

Последние слова она шепнула, будто боялась произнести их вслух.

Чего боятся вампиры? Преследуют их видения острых осиновых кольев и чеснока, или есть вещи похуже? Чем напугать мертвого?

– Ступай впереди меня, аниматор. Готовься к встрече со своим хозяином.

– Разве Николаос не твой хозяин, Тереза?

Она

смотрела на меня с пустым лицом, будто не смеялась только что. Глаза ее были темны и холодны. В глазах крыс и то было больше личного.

– Еще не кончится эта ночь, аниматор, как Николаос будет хозяином каждой из нас.

Я покачала головой:

– Не думаю.

– Сила Жан-Клода сделала тебя дурой.

– Нет, - сказала я, - не в этом дело.

– В чем же, смертная?

– Я скорее умру, чем стану игрушкой вампира.

Тереза не моргнула, только кивнула очень медленно.

– Это твое желание может исполниться.

У меня зашевелились волосы на затылке. Да, я могла встретить ее взгляд, но зло все равно ощутимо. Чувство, от которого шевелятся волосы и перелавливает горло, от которого стягивает в животе. И от людей тоже такое чувство бывает. Чтобы быть силой зла, не обязательно быть нежитью. Хотя это очень способствует.

Я пошла впереди Терезы. Стук ее каблуков резко отдавался в гулком коридоре. Может быть, это на самом деле был только страх, но я ощущала ее взгляд - как скользящий вдоль спины кубик льда.

11

Зал был большой, как склад, только стены из сплошного массивного камня. Я все ждала, что выплывет из-за угла Бела Лугоши в своей пелерине. Та, что сидела под стеной, была, вряд ли хуже.

Наверное, ей было двенадцать или тринадцать лет в момент смерти. Под длинным просторным платьем виднелись маленькие, наполовину только сформировавшиеся груди. Платье было бледно-голубое, и цвет его смотрелся теплым на фоне полной белизны ее кожи. Она была бледной при жизни, а как вампир стала вообще призрачной. Волосы были сияющие и белокурые, как бывает у детей, пока их волосы не потемнеют до каштановых. Эти волосы не потемнеют никогда.

Николаос сидела в резном деревянном кресле. Ноги ее еле доставали до пола.

Мужчина-вампир подошел и склонился к креслу. У его кожи был странный оттенок коричневатой слоновой кости. Он зашептал что-то Николаос на ухо.

Она рассмеялась, и это было как колокольчики. Красивый, рассчитанный звук. Тереза подошла к девочке в кресле и встала за ней, разбирая руками белокурые волосы.

Справа к ее креслу подошел мужчина - человек. Он встал спиной к стене, прямо, с ничего не выражающим лицом и напряженным позвоночником. Был он почти совсем лыс, лицо узкое, глаза темные. Мужчины без волос выглядят, как правило, не очень. А этот - вполне. Он был красив, при этом у него был вид человека, которому это все равно. Мне хотелось назвать его солдатом - не знаю, почему.

Еще

один подошел к Терезе. Волосы песочного цвета, коротко стриженные. Странное у него было лицо: не симпатичное, но и не отталкивающее, лицо, которое запоминается. Такое, которое может показаться прекрасным, если долго вглядываться. Глаза были светло-зеленые.

Он не был вампиром, но и человеком его назвать, возможно, было бы слишком поспешно.

Последним подошел Жан-Клод и встал у кресла. Он ни к кому не притронулся, и даже стоя рядом со всеми, он был от всех отдельно.

– Отлично, - сказала я.
– Теперь бы еще мелодию из фильма "Дракула, князь тьмы" - и декорация готова.

Голос ее был такой же, как смех - высокий и безобидный. Тщательно продуманная невинность.

– Тебе это кажется остроумным?

Я пожала плечами:

– Каким есть.

Она улыбнулась. Клыков не показала. У нее был такой человеческий вид, в глазах светился юмор, лицо приятно округлое. Смотрите, какая я безобидная, просто симпатичный ребенок. Именно так.

Черный вампир снова что-то ей шепнул. Она рассмеялась смехом таким искристым и чистым, хоть в бутылки разливай.

– Ты этот смех отработала или он у тебя от природы? Нет, спорить могу, это потребовало практики.

Жан-Клод состроил гримасу. Не знаю, то ли он пытался не рассмеяться, то ли не нахмуриться. Может быть, и то, и другое. На некоторых я так действую.

Смех сполз с ее лица - тоже очень по-человечески, и только глаза искрились. И ничего забавного во взгляде этих глаз не было. Так глядит кошка на птичку.

Голос ее чуть взлетал в конце каждого слова - это придавало ему некоторую искусственность, как у Ширли Темпл.

– Ты либо очень смела, либо очень глупа.

– Тебе бы следовало к такому голосу добавить ямочки на щеках. Хотя бы одну.

– Я бы предположил, что глупа, - негромко сказал Жан-Клод.

Я посмотрела на него и снова на шайку гулей.

– Я знаете какая? Усталая, избитая, голодная, злая и перепуганная. И очень хотела бы покончить с этим спектаклем и перейти к делу.

– Начинаю понимать, почему Обри вышел из себя.
– На этот раз ее голос прозвучал сухо и без тени юмора. Звенящим голоском произносимые слова капали, как с ледяной сосульки.
– Ты знаешь, сколько мне лет?

Я посмотрела на нее и покачала головой.

– Кажется, ты говорил, что она искусна, Жан-Клод.

Она произнесла его имя так, будто на него сердилась.

– Она искусна.

– Скажи мне, сколько мне лет.
– Голос был холоден, как у сердитого взрослого.

– Не могу сказать. Не знаю, почему, но не могу.

– Сколько лет Терезе?

Я посмотрела на темноволосую вампиршу, вспомнила силу ее давления на мой разум. Она надо мной смеялась.

– Сто или сто пятьдесят, не больше.