Запретный плод сладок
Шрифт:
— Я действительно могла бы доехать сама, — сказала она, когда он подвел машину к парадному входу отеля.
— Садись и молчи, — приказал Грант, — больше говорить не о чем.
Они пересекли поляну, где за день до этого останавливались и наслаждались любовью и красотами природы. Оливия начала понимать, что она, возможно, никогда не вдохнет аромат дикорастущих трав и смолистый запах сосен, не вспомнив о том прекрасном дне.
Немного спустя, он свернул к ночному киоску, где продавались гамбургеры и
— Возьму нам что-нибудь поесть, — сказал он.
Он, хочет есть, с грустью подумала она. А я хочу его. Неужели все кончено?
— Нет, спасибо. Я не могу есть.
Грант пожал плечами.
— Как хочешь, — равнодушно проговорил он.
Заметил бы он, если бы она исчезла из машины, пока он отсутствовал? — гадала Оливия, желая, чтобы ночь поглотила ее и избавила от необходимости держать себя в руках.
Они добрались до предместий Калгари, на ее взгляд, слишком скоро. В блеске уличных огней, проносящихся по машине, она в очередной раз украдкой посмотрела на его каменный профиль.
Почувствовав ее взгляд, он спросил:
— Какие у тебя планы насчет подходящего мотеля? Тебе же надо где-то переночевать?
Как будто она сможет заснуть!
— Отвези меня прямо в аэропорт, — ответила Оливия. — Я устроюсь в комнате отдыха и дождусь самолета, а если там не будет свободного места, найду какое-нибудь другое. Можешь не беспокоиться.
— Я и не беспокоюсь, — сказал он. — Какое теперь имеет значение мое желание быть с тобой, заботиться о тебе? Раз ты решила ехать обратно домой…
О, с каким наслаждением, она влепила бы ему пощечину за его упрямство, нежелание пойти на компромисс.
— Что ж, мы сказали друг другу самые теплые слова на прощание, думаю, пора разбегаться, — отрезала Оливия.
Несмотря на суровую отповедь, в последний момент она не выдержала: слезы хлынули из ее глаз, не давая ей возможности запечатлеть в памяти его темные брови, густые темные волосы, страстный изгиб рта…
Сдерживая рыдания, Оливия потянулась к Гранту, но тот отстранил ее.
— Хватит, — жестко сказал он. — Ты выбрала сама.
— Я люблю тебя, — прошептала она.
— Может быть. Только по-своему, оглядываясь на папу, — отрезал Грант, и спустя минуту она осталась одна с чемоданами и сумкой. Внутри не было ничего, кроме пустоты и разбитой мечты.
Прошло три недели. Оливия ухаживала за отцом, навещала его. В одну из суббот раздался звонок — на пороге стояла Бетани.
— Я только что узнала, что ты вернулась, — сказала она. — И почему ты прячешься? Что происходит?
Оливия отложила рабочую папку с документами, которые просматривала, и усмехнулась.
— Я приехала пораньше: у папы случился сердечный приступ. А потом пришлось заняться спонсорами рождественской распродажи.
— Оливия,
— Он решает вопрос с работой в Ванкувере.
На несколько минут, повисла тишина, пока Бетани переваривала информацию. Наконец она сказала:
— Пойди, приоденься, пообедаем в кафе.
— Нет, — отказалась Оливия. — В другой раз.
— Никаких отговорок.
Они устроились в уголке кафе и заказали яичницу с креветками. Оливия сидела с неприступным видом.
— Ну, что произошло? И если ты скажешь «ничего», я устрою маленький переполох.
— У нас с Грантом опять все разладилось, — с тоской в голосе сказала Оливия.
— Я догадалась. Но мне хочется знать, каким образом тебе удалось испортить такое хорошее начало?
Оливия безучастно уставилась в окно. Кленовая аллея вдоль речной долины уже покраснела. Скоро будет День благодарения, затем Рождество, и еще один год проходит, а ее боль и тоска остаются…
— Отношения строят вдвоем, Бетани. Ты же знаешь.
— Как же хочется выругаться! — Бетани была вне себя от возмущения. — Что ж, я поторопилась со своими советами, но я думала, что теперь вы оба, наученные горьким опытом, станете терпимее и умнее.
— Я тоже так считала, но Грант — эгоист. Он хочет быть единственным в моей жизни, а для меня не может быть выбора — он или папа. Какой бы Сэм ни был, он мой отец и очень любит меня.
— Так объясни ему это, а еще лучше — поезжай обратно. Грант не может быть эгоистом, он — врач, это исключается в силу профессии, а иначе ему нечего делать в медицине.
— Нет, — возразила она, отодвигая в сторону свой едва тронутый омлет. — Он вполне ясно дал понять, что не собирается мириться с моими капризами. Любовь к отцу он считает капризом!
— Тогда пусть немного поварится в собственном соку. Может, когда он хорошенько поразмыслит, станет больше прислушиваться к голосу разума. Оливия, я же видела, как он опьянен тобой, как и ты, кстати. Ешь. Ты ничего не добьешься тем, что будешь морить себя голодом, к тому же ты ужасно выглядишь.
— Я не голодна, — упиралась Оливия, — а если честно, недавно меня даже тошнило от одного вида еды.
Бетани внимательно на нее посмотрела.
— Я-то думала, вернемся после обеда к тебе домой, и как следует выпьем, но ты, пожалуй, сейчас не расположена. Вместо попойки я дам тебе еще один мудрый совет: не ставь на Гранте крест без борьбы, Оливия. Он слишком хорош, чтобы швыряться им.
— Думаю, совет опоздал, — сказала Оливия. — Мы, вернее, я уже все испортила.
— Никогда не бывает слишком поздно, — усмехнулась Бетани. — По крайней мере, до тех пор, пока у тебя в груди еще бьется сердце. У вас обоих столько возможностей все вернуть.