Запретный плод
Шрифт:
— Ты так думаешь?
— Я уверен в этом. Абсолютно уверен!
— Антон, я верю тебе, — сказала Марина, ласково гладя ладонью окровавленные щеки Муравьева. — Пойдем в ванную, я тебя умою… Я так волновалась за тебя.
— Спасибо, Рита… Красивее тебя и роднее у меня никого нет, клянусь…
— Пойдем, Антон, пойдем, мой любимый…
Когда они, обнявшись, уходили, на съемочной площадке зашелестели аплодисменты.
Селиванов, сверкнув глазами, спросил у Сушиной:
— Ты видела что-то похожее в нашем последнем кино, Таня? Отличная сцена!
— Тебе
— Эх, Таня! Сцена-то банальная, но как сыграна! Ты видела их глаза, слышала их голоса? В том-то и дело. Ты же сама говорила, нужно больше страсти, больше эмоций. Их до черта на всех телеканалах, но такие убогие, такие фальшивые — тошно становится! А эта сцена — очень даже ничего, ребята просто молодцы! Особенно Марина… Да и я молодец, все правильно спланировал.
Так чего злишься? Стернин, когда увидит это, будет тебе благодарен за то, что уговорила его дать деньги и помогла раскрыть талант его дочери.
— И даст тебе деньги на большой, серьезный фильм?
— А чем черт не шутит? А ты будешь помрежем и сопродюсером. Плохо, что ли?
— Не знаю, не знаю…
— Перерыв на полчаса, — объявил Селиванов. — Готовимся к следующему эпизоду.
Муравьев и Марина вошли в его временную гримерку, остановились у двери.
— А теперь скажи мне честно, заслуженный артист, сыграл эту роль? — спросила Марина.
— Сыграл, — виновато сказал Муравьев. Заметив, как напрягся взгляд девушки, добавил: — Но только в одном случае — имя назвал не то, которое хотелось. Извини.
— Не ври. Мобильник отключил… А я действительно волновалась…
— Селиванов попросил. А вечером у меня был спектакль. Три раза на бис вызывали. А потом сидели с другом в кафе.
— Ох, Муравьев… — Марина обняла его за плечи, услышала тихий стон, отстранилась, глядя в его глаза. — Что, Игорь?
— Да чепуха. Вчера неудачно выпал из машины. Думал не о том, как падать, а почему тебя нет на съемках. После угроз твоего папаши всякое ведь могло быть.
— Покажи! — приказала Марина.
Муравьев сбросил тяжелое пальто прямо на пол, левой рукой задрал свитер с правой стороны, показывая содранную вчера в кровь кожу на правом предплечье и плече.
— Больно? — спросила Марина.
— Терпимо. После этого я еще два раза прыгал из машины. Кости целы, это главное.
— Игорь… Я навязываюсь тебе, да? Ты боишься моего отца, поэтому и… так ведешь себя?
Муравьев тяжело вздохнул, осторожно опустил край свитера, тихо сказал:
— Я не за себя боюсь, а за всю группу. Хорошие ребята, не хочется подводить их. А ты… Господи, да что такое говоришь? Это я выгляжу полным идиотом, потому что… все время думаю о тебе. Но твой папаша считает, что я хочу присосаться к его кошельку, рано или поздно он и тебя в этом убедит…
— Ты не веришь мне?
— Маринка, я не хочу травмировать тебя, понимаешь? Не хочу! Ты талантливая актриса, у тебя все впереди. Нужно еще чуть денег, и папаша это сделает. Но если он станет тебе мешать, киношная публика тебя не примет.
— Игорь, да и плевать мне на все. А давай попробуем? Ты можешь поверить женщине, которая тебя любит не за славу, не за светскую жизнь, не за деньги и блага всякие, а просто как мужчину? И знаешь, если отец решит сделать какую-то гадость, вся наша группа поймет нас.
Муравьев хотел сказать, что она плохо знает Таню Сушину. Уж если та разозлится на кого-то, сделает все, чтобы этому человеку и руки не подавали в ночном клубе или на светской вечеринке. И тут есть три всем известных приема — побегать по тусовкам, невзначай говоря, что некто — националист, говорил такое и сякое; или что некто издевался над сексменьшинствами, обзывая их такими и сякими словами, не обойдя вниманием весьма солидных в кинобизнесе людей; или что он «зажрался», говорил всякие гнусности о руководителях телеканалов. Сработает любой прием, и человек окажется в вакууме. То, что руки не станут подавать, — чепуха, их руки и не нужны были Муравьеву. Но то, что приглашать никуда не станут, это серьезно. Как сказать об этом Марине, которая смотрит на него огромными, доверчивыми глазами? «Эх, Маринка! Знала бы ты, в какую клоаку попала!»
— О’кей, — сказал он. — Давай попробуем. Но ты понимаешь, сколько важных людей будут недовольны нами?
— Я не боюсь их, а ты?
— С тобой я вообще ничего не боюсь, — решительно сказал Муравьев. Вспомнил слова Котовича — многие люди поддержат его, если нужно будет, да и Марина была уверена в том, что съемочная группа поймет их и не осудит. Ну так что же осторожничать?
Такая девчонка любит его, может, это и есть счастье?
Марина осторожно обняла его, стараясь не тревожить травмированное плечо, страстно припала губами к его губам.
Сушина сидела в своем тесном кабинете, жадно затягивалась дымом тонкой коричневой сигареты. Вот уж не думала, что это будет так неприятно, да просто омерзительно! Смотреть на воркование двух голубков. А этот придурок Стернин ни мычит ни телится! Давно уже должен был топнуть ножкой, вякнуть на Селиванова, чтобы приструнил лихого ловеласа, — ничего подобного. А он ведь крутой мужик, все про это говорят. Нет, молчит… А если у них все будет замечательно и Стернин будет умиленно лыбиться, ожидая внука или внучку? Зачем тогда она оторвала от себя Муравьева? Что выиграла при этом? Ничего! Так не должно быть и не будет!
Вспомнилась Ольга… Горохина она была, не стала менять фамилию после замужества. Дура невероятная, даже в этом… Ну зачем тебе фамилия нищего доцента? Так нет, осталась Горохиной, очень «симпатичная» фамилия! Объяснила это так: «Не хочу, чтобы меня связывали с тобой, известной личностью в светском обществе, хочу быть сама по себе». Гонору у нее было много, а ума — не очень, несмотря на то что была кандидатом наук, преподавала в МГУ.
— Таня, он позвонил, сказал, что хочет встретиться в кабаке «Без мазы», я даже не знаю, где это!