Запрос в друзья

Маршалл Лора

Глава 40

2016

Все мое тело напряжено, как натянутая тетива. Все мои чувства обострены, я пытаюсь просчитать свой следующий шаг, а кроме того, прислушиваюсь к Генри. Мне страшно представить, что он проснется и станет свидетелем сцены, которую ему вряд ли когда-нибудь удастся забыть. Я не решаюсь даже подумать о другом исходе — когда ему вообще не представится шанса вспомнить. Пока Генри спит в своей комнате, Сэм может надежно удерживать меня тут, как если бы он приковал

меня к стулу железными цепями.

Сэм выпрастывает свои пальцы из моих волос. Я борюсь с желанием сморщиться, пока он проводит рукой по моей щеке.

— Я помню, как мы начали встречаться, — говорит он. — Я, бывало, просыпался среди ночи и видел, как ты смотришь на меня, словно пытаешься навсегда запечатлеть мой образ в своей памяти. Быть с тобой было так просто, особенно после прошедших лет. Никто не относился ко мне так, как ты, никто так не любил меня. Я был центром твоей вселенной. И мы ведь были счастливы. Но потом появился Генри, не могу не признать, что это все изменило. Меня сместили из центра, заменили. Оставили болтаться где-то на периферии и подглядывать за происходящим в центре. Конечно, я любил Генри, но мне не нравилось то, что он с тобой сделал, с нами сделал.

Впервые за сегодняшний вечер я начинаю плакать. После рождения Генри все действительно изменилось. Когда прошли первые шесть недель, Сэм ожидал, что все в нашей постели будет нормально. Но только то, чего он хотел, было ненормально даже для нас. Словно кто-то переключил тумблер у него в голове, и того, что мы делали раньше, ему стало мало. Истязать меня понарошку ему было уже недостаточно. Он хотел видеть настоящие слезы страха в моих глазах.

— Не вини во всем Генри, — шепчу я.

— Я и не виню, — просто отвечает он. — Виновата во всем ты.

Я не в состоянии унять дрожь. Мне приходится засунуть под себя руки, потому что я не знаю, что они начнут делать. Кричать я не могу, проснется Генри, но даже если закричу, что произойдет? Кто меня услышит? Молчаливая Марии наверху? Вызовет ли она полицию? Или просто возьмет пульт и прибавит громкость телевизора?

Сэм встает со стула, ножки скрежещут об пол. Я прищуриваюсь, отчаянно прислушиваясь к спящему в своей комнате Генри. Но ничего не происходит, только тишина. Сэм уставился в темноту за окнами.

— Бог мой, бог мой… — Он тихо бьется головой о стекло. — И зачем я брякнул про Натана?

Меня пронзает другое воспоминание: однажды Сэм зашел слишком далеко. Он причинил мне боль и видел это. Он стоял на том же месте, что и сейчас, раскаивался, умолял простить его. И я, конечно, простила. Тогда я не представляла себе жизни без него.

— Притворись, что ты не говорил ничего, — выкрикиваю я. — Я никому ничего не скажу, клянусь тебе. Прошу тебя, Сэм. Что будет с Генри?

Он поворачивается ко мне, в его глазах стоят слезы.

— Я позабочусь о нем. Я люблю его не меньше твоего. Ты же не думаешь, что я обижу его?

Я не хочу так думать, но откуда мне знать.

— Я нужна Генри, Сэм. — Я вытаскиваю дрожащие руки из-под себя и хватаюсь за край стола. — Ребенку нужна

мать.

— С ним все будет хорошо, как было со мной, — отвечает он, но в его голосе нет уверенности. Его взор устремлен в непроницаемую тьму за окном, но я знаю, что сейчас он за много лет и миль отсюда, в том обшарпанном домишке со следами от сигаретных бычков на пластиковом кухонном столе.

Когда Генри просыпается по утрам, он так близко подносит свое лицо к моему, что я вижу только его глаза, нечетко и не в фокусе, его ресницы щекочут мои, он дышит мне прямо в лицо. Он забирается ко мне в кровать, прижимаясь своим маленьким теплым тельцем к моему, сворачивается калачиком, словно хочет вернуться обратно, туда, откуда появился, в меня. «Мы с Генри когда-то были единым целым, — хочу я сказать Сэму. — Мы можем выглядеть как два разных человека, но на самом деле мы — это одно».

Сэм возвращается к столу и садится так, что наши колени соприкасаются. Он закрывает глаза и протягивает сначала одну, потом и вторую руку, чтобы погладить мои волосы. Меня начинает трясти, изо рта льется слюна.

— Прости, прости меня, — говорит он едва слышно, с закрытыми глазами.

Он прикасается губами к моим волосам и целует их, вдыхая запах. Я сижу, не двигаясь, часто дыша и ощущая, как кровь пульсирует по телу. Он продолжает ласкать меня, приглаживая волосы, точно так же он делал, когда мы лежали в постели, и я засыпала под убаюкивающий ритм его поглаживаний. Я должна бежать, делать что-то, но страх практически парализовал меня. Шок от чудовищности происходящего, смешанный со знакомым ощущением от его прикосновений, нежных, но наполненных ужасающей силой, лишил меня способности двигаться.

— Ты должна сохранять спокойствие, Луиза, прошу тебя, сиди тихо, — бормочет он мне в волосы, и я представляю, как он бросает тревожные взгляды на комнату, в которой мирно спит наш сын.

Его руки опускаются ниже, он все еще прижимает губы к моим волосам, но пальцы мягко обвивают шею. Странное оцепенение проходит, но уже слишком поздно. Я начинаю задыхаться, его пальцы сжимают меня все сильней и сильней. Тишину нарушает только мое поверхностное дыхание; мы оба — заложники нашей любви к Генри, оба хотим защитить его от ужасной сцены. Я беспомощно скребу по его рукам, пытаясь просунуть пальцы между его пальцами и своей шеей, но места нет, и его руки сжимаются в кольцо.

— Тс-с-с, — шепчет он мне в волосы. — Не разбуди Генри.

Я отчаянно пытаюсь оторвать его руки от себя, но он слишком силен. Я чувствую, как ухожу, окруженная тенями прошлого, когда ощущала его руки на шее во время наших с ним игр. Однако он никогда не сжимал их так сильно. Я никогда не была настолько близка к полной темноте.

Я чувствую под собой стул, на котором сидела утром, когда завтракала здесь, на этой кухне. С краю все так же стоит посуда: две тарелки с крошками от тоста; чашка, на дне которой еще осталось на палец холодного чая; покрытый отпечатками пальцев стакан с остатками яблочного сока. Неужели это будет последнее, что я увижу в своей жизни?