Зарево над Волгой

Золототрубов Александр Михайлович

«Не хитри, очкарик, — мысленно ответила Оксана своему начальнику. — Ты пялишь на меня глаза, но мне по душе танкист, а не ты…»

После ужина Оксана зашла к нему.

— Хочу спросить вас, Захар Иванович: к нам поступали раненые, когда я уезжала в госпиталь?

— Семнадцать человек. А что?

— Есть среди них танкисты? — поинтересовалась Оксана.

Военврач ответил не сразу. Он помолчал, размышляя, и наконец разжал тонкие губы:

— Был один майор. У него тяжелое ранение, и я не стал его оперировать, а отправил в

госпиталь. Боялся, что сам не справлюсь.

«Иван Лукич Бурлак — капитан, значит, раненый танкист не он», — горестно вздохнула Оксана.

— Ну а ты как съездила? Удалось побывать дома? — спросил Захар Иванович. — Или кировский район города немцы тоже захватили?

— Пытались захватить, но наши бойцы отбили все их атаки. — Голос у Оксаны был ровный, но в нем военврач уловил тревожные нотки. Ему захотелось хоть как-то ободрить медсестру, и он, улыбаясь, произнес:

— С гитлеровцев сбита спесь, и города им не взять!.. Да, а маму свою видела или она эвакуировалась?

Оксана поджала губы, и Захар Иванович увидел, как посерело ее лицо, а в глазах угасли искорки.

— Болеет она, сердце прихватило. Сказала, что когда ей станет легче, уедет к сестре на левый берег. Она боится бомбежки и, если появляются «юнкерсы», забирается в погреб и сидит там, пока не улетят самолеты. Жаль мне ее до слез, а что поделаешь — война, и все мы страдаем.

— А где твой отец?

— В сорок первом погиб под Москвой. Он был танкистом.

— Потому-то к танкистам у тебя доброе отношение, — улыбнулся Захар Иванович. — Кроме того, как говорила мне, танкист вытащил тебя из воды, не так ли?

— Он самый… — тихо обронила Оксана, поведя бровью.

— Хотел бы я оказаться на месте того танкиста, — задумчиво промолвил военврач.

Она усмехнулась:

— У вас, Захар Иванович, руки хирурга — нежные, как у женщины, и вы не смогли бы управлять грозным танком.

— Человек привыкает ко всему, и я бы привык, — возразил военврач. Он тяжело поднялся со скамейки, остро взглянул на медсестру: — В ночь заступишь дежурной по санчасти, а я уезжаю в три часа дня в соседний санбат, буду оперировать там сапера. Так что остаешься тут старшей.

— Хорошо, Захар Иванович, можете не беспокоиться, — заверила его Оксана.

Кажется, никогда она еще так не волновалась, как в этот раз. Дежурство ей выдалось неспокойное. В полночь привезли группу раненых бойцов, и она вместе с подругой Машей трудилась без устали, пока не сделали всем перевязки. Двоим тяжелораненым пришлось поставить капельницы, и после этого им стало лучше. Кареглазый сержант-артиллерист лежал на койке без правой руки. Поначалу он стонал, потом притих и долго глядел куда-то в белый потолок. Оксана присела к нему на койку, улыбнулась.

— Где это тебя так шарахнуло? — спросила она, меняя ему бинт, пропитавшийся кровью.

Белое, как стена, лицо бойца слегка зарумянилось.

— Я сам удивляюсь, что остался жив, — глухо сказал он. — На нас шли вражьи

танки, а мы били из орудий по ним в упор. Я был заряжающим, снаряды подавал в ствол, как мячики, хотя они чертовски тяжелые. Три машины удалось подбить, один танк горел. Но и нам досталось. Снаряд разорвался рядом с орудием. Меня ослепило, присыпало землей, а когда очнулся, то увидел, что правой руки у меня нет. Лежал на дне траншеи весь в крови. Помню, как ко мне подскочил санитар и начал бинтовать. И тут я потерял сознание. Очнулся, когда нас привезли сюда на машине. — Он передохнул. — Жаль, что остался без руки. Правда, и с одной рукой жить можно, а вот на фронт я больше не попаду.

— Родом откуда? — спросила его Оксана, закончив перевязку.

— Из Минска я, там сейчас хозяйничают фашисты. Мой отец ушел в лес к партизанам, а где мама — не знаю: то ли у сестры в деревне неподалеку от Минска, то ли стала беженкой. Я очень люблю свою маму и потому часто думаю, где она и жива ли.

— Кто же не любит свою маму? — грустно усмехнулась Оксана. Она помолчала с минуту и спросила: — Рана не болит?

— Чуток ноет… — Боец посмотрел ей в лицо: — Курить охота, может, скрутишь мне цигарку? — В его голосе она уловила дрожь.

— Курить тебе сейчас никак нельзя, голубок, — жестко возразила медсестра. — Утром тебя будет осматривать врач… А вот укол я тебе сделаю, чтобы унять боль.

Она сделала ему укол, и он тут же уснул.

Оксана обошла раненых. Боец с перевязанной головой захотел воды, другой, раненный в ногу, спросил, отправят ли его в госпиталь, а третий умолял Оксану помочь ему написать письмо своей невесте.

— Она, моя Клава, живет в Москве и, должно быть, волнуется, почему от меня нет писем, — сказал боец. — А когда мне было писать, если мы то и дело бросались в атаки, не давая фашистам продвигаться к столице? А потом нашу дивизию перебросили под Сталинград…

— Напишем письмо утром, а сейчас на работе у меня много дел, — улыбнулась Оксана. — Хорошо?..

Неожиданно заголосил телефон прямой связи с госпиталем, где недавно Оксана получала медикаменты. Она взяла трубку. Оказалось, это был хирург, он просил позвать к телефону своего коллегу Захара Ивановича.

— Он уехал в санбатальон, — пояснила Оксана. — Что-нибудь случилось?

— Передайте ему, что операция майору-танкисту сделана, — заговорила телефонная трубка. — Из левого легкого я извлек пулю. Майор чувствует себя удовлетворительно. Вы поняли?

— Так точно! — мигом отозвалась Оксана. — Скажите, а как фамилия раненого?

— Майор Бурлак!

У Оксаны кольнуло в груди. Сердце бешено забилось.

— Как зовут майора? — только и спросила она.

— Иван Лукич, — ответил хирург. — А кто это спрашивает? Вы же сами вчера доставили нам этого раненого, он лежал у вас в санчасти! Сам Захар Иванович привез его в госпиталь… А с кем я говорю?

— Дежурная медсестра красноармеец Оксана Бурмак!