Зарево над Волгой

Золототрубов Александр Михайлович

— Успехов вам! — коротко бросил в трубку верховный.

Он умылся в своей комнате отдыха, навел лоск и вызвал помощника.

— Согрейте, пожалуйста, мне чаю и принесите пару бутербродов, — попросил вождь. — Что-то я проголодался. Кстати, какая у нас погода?

— Ночью выпал снег, похолодало, но ветер утих. Не хотите ли на свежий воздух? Тогда принесу вам валенки, не то еще простудитесь.

Хозяина кабинета тронула забота помощника, можно было бы и подышать морозным воздухом, но вот-вот начнется контрнаступление, и, возможно, ему будут звонить по ВЧ.

— Мне надо быть здесь, Александр Николаевич.

— Да, конечно, вам могут срочно позвонить, — проговорил Поскребышев и тихо прикрыл

за собой дверь.

Неожиданно позвонил по «кремлевке» Молотов. Сталин удивился, что Вячеслав Михайлович звонит ему так поздно.

— Не спишь, Иосиф?

— Как видишь, — обронил вождь.

— Я тоже не могу сомкнуть глаз, — признался Молотов. — Волнуюсь, как там, в Сталинграде. — После паузы он продолжал: — У меня к тебе дело. Недавно Совет Народных Комиссаров и ЦК ВКП(б) приняли Постановление «О создании из урожая 1942 года хлебного фонда Красной армии». Мы с Микояном проверили, как идет работа, и выявили факты, что на местах некоторые партийные и хозяйственные руководители мало делают для увеличения сбора зерна. А ведь хлеба уже не хватает. Сейчас на государственном снабжении хлебом в стране находится 62 миллиона человек! Рабочие и служащие получают по 400–500 граммов хлеба в день, а иждивенцы — по 300–400 граммов. Я уже не говорю о мясе и жире, их до обидного немного…

— Мы же ввели карточки на продукты, — прервал его Сталин. — Микоян уверял, что карточная система даст возможность рационально обеспечить питанием все население!

— Но от введения карточек хлеба и других продуктов не прибавилось, — возразил Молотов. — Мы с Микояном хотим предложить кое-что по сбору урожая. Необходимо объявить повсеместно борьбу с потерями зерна и овощей на полях колхозов и совхозов.

— Согласен, — поддержал Молотова вождь. — Что-то надо делать в этом направлении. Вот что, Вячеслав. Сейчас я прикован к событиям в районе Сталинграда. Заходите с Микояном дня через два-три, и все обсудим.

— Хорошо, Иосиф…

Наступило утро 19 ноября 1942 года.

На командном пункте Юго-Западного фронта было необычно тихо. Командующий фронтом генерал Ватутин то и дело подносил к глазам бинокль, осматривая раскинувшееся перед ним осенне-зимнее поле.

— Что видишь, Федор Николаевич? — спросил его начальник штаба фронта генерал Стельмах.

— Пока в голубых линзах белый туман, как бы он не сорвал нам начало операции, — едва не выругался комфронт.

Начальника штаба он ценил, потому как у Стельмаха был опыт штабной работы. Григорий Давидович — участник Гражданской войны, окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, позже — курсы усовершенствования высшего комсостава. Перед войной командовал стрелковой дивизией, она была одной из лучших по боевой подготовке. Как-то в беседе нарком обороны маршал К. Е. Ворошилов сказал ему: «У вас есть все данные преподавать в Военной академии». На что комдив Стельмах ответил: «Буду рад, если меня назначат». И его назначили. Он читал лекции, и читал интересно, слушатели получали глубокие знания. Начальство оценило старания Стельмаха, и он стал преподавать в Военной академии Генерального штаба. Войну Григорий Давидович начал в должности начальника штаба Волховского фронта. Когда в октябре 1942 года формировали Юго-Западный фронт, его назначили начальником штаба. В дни подготовки к операции «Уран» Стельмах сутки провел в штабе 5-й танковой армии под командованием генерала Романенко и выявил недостатки, о которых сказал командарму. Генерал Романенко, выслушав его, заявил, что это мелочи и они не смогут повлиять на выполнение армией поставленной задачи. При этих словах командарм с хитрецой посмотрел на Стельмаха и заявил:

— Надо глядеть в корень, Григорий Давидович, а корень у меня не гнилой…

Стельмах усмехнулся:

— Ты не судья,

Прокофий Логвинович, а я не прокурор, так что не лезь в бутылку. Через пару дней я снова буду в твоей армии и все проверю.

Романенко почувствовал себя неловко, даже покраснел.

— Ясно, товарищ начальник штаба фронта, все устраним.

Словно угадав, о чем задумался начальник штаба, Ватутин сказал:

— Корю себя за то, что не побывал в 5-й танковой армии Романенко. Характер у него колючий, и боюсь, как бы он нас не подвел, хотя опыта у него в танковом деле с лихвой.

— Не подведет он нас, — подал голос Стельмах. — Генерал он знающий, правда, горяч порой, как донской рысак.

— Что, ты с ним поцапался? — усмехнулся Ватутин.

— Во время проверки работы штаба армии я указал ему на недостатки и, хотя он воспринял это с обидой, в течение недели устранил их, о чем донес лично мне.

— Ну-ну, — неопределенно промолвил Ватутин. — У Романенко сейчас находится представитель Ставки генерал Василевский, у него глаз наметан: если что — поправит командарма.

«Скорее бы уж началось, а то нервы напряжены до предела», — подумал Ватутин, и, хотя свой фронт он тщательно подготовил к решительным сражениям, на душе было неспокойно: как-то развернутся события?..

Ночь наконец кончилась, и наступил рассвет. Небо висело низко над землей, белый туман окутал все вокруг… наступление Юго-Западного правого крыла Донского фронта, как и назначала Ставка, началось в 7 часов 30 минут. Два фронта обрушили на врага губительный огонь из 7 тысяч орудий. Не без огорчения Николай Федорович Ватутин подумал о том, что из-за густого тумана авиация не сможет прикрыть стрелковые части с воздуха, иначе удар по врагу был бы более мощным. Словно угадав его мысли, на КП фронта позвонил командующий 17-й воздушной армией генерал Красовский и заявил, что его самолеты пока на приколе: видимость почти нулевая.

— Товарищ командующий, как только туман спадет, мои орлы поднимутся в воздух!

Ватутин грустно вздохнул.

— Над погодой, Степан Акимович, мы с вами не властны, — сказал он. — Но если небо хоть чуть-чуть прояснится, поднимай в воздух своих богатырей.

— Хорошо, товарищ командующий, — весело отозвался Красовский.

Дал о себе знать и командующий 2-й воздушной армией генерал К. Н. Смирнов, доложив командующему фронтом, что штурмовики будут подняты в небо, лишь исчезнет туман.

Генерала Красовского Ватутин узнал ближе во время советско-финляндской войны, где тот командовал ВВС 14-й армии. А когда в 1940 году Ватутин был начальником Оперативного управления генштаба, а Красовский возглавлял ВВС Северо-Кавказского военного округа, они не раз встречались в Москве. Степан Акимович был знатоком авиации, его дела и помыслы были связаны с ней, и только с ней, и эта черта его характера особенно пленяла Николая Федоровича. И теперь он не сомневался, что летчики Красовского в сражении проявят себя. В разгар контрнаступления так оно и было. (В 1945 году генерал С. А. Красовский стал Героем Советского Союза, а в 1959 году — маршалом авиации. — А.З.) Под стать ему был и генерал Смирнов Константин Николаевич, еще до войны командовавший 2-м авиакорпусом.

Между тем сражение разгоралось. Враг оказывал упорное сопротивление, но не смог устоять против танковых атак генерала Романенко. На КП фронта из армий и корпусов поступали доклады, они радовали Ватутина и всех, кто находился в штабе фронта.

— Вот разошелся Романенко, а? — улыбнулся Ватутин, глядя на карту, где начальник штаба отмечал путь продвижения 5-й танковой армии. — Его танки крушат все на своем пути. Хороший темп атаки!

Николай Федорович включил связь с командиром танковой армии и тотчас услышал далекий, но четкий голос генерала Романенко.