Зарево над Волгой
Шрифт:
В боях советские воины совершили немало подвигов. Особенно отличился 24-й танковый корпус генерала Баданова. После прорыва вражеской обороны северо-западнее Богучара корпус уничтожил до семи тысяч гитлеровцев. Гвардии капитан Фомин с бойцами ворвался на станцию Тацинская и захватил эшелон разобранных новых самолетов. А танкисты под командованием капитана Нечаева заняли аэродром, где стояло более двухсот немецких транспортных самолетов. Они были уничтожены танками, и ни один из них не взлетел.
Комкор Баданов так увлекся сражением, что продвинулся во
(24-й танковый корпус за героические действия в районе Волги и Дона был преобразован во 2-й гвардейский танковый корпус, получив наименование Тацинский, а комкор В. М. Баданов первым в стране был награжден орденом Суворова II степени. — А.З.)
— Пока руки держат оружие, товарищ командующий, будут и новые успехи, — улыбнулся Баданов, беря из его рук орден. И уже неофициально добавил: — Захватчики не мы, а фрицы, и они будут биты!
Группа немецких войск «Дон» и ее командующий фельдмаршал Манштейн потерпели поражение и не смогли осуществить деблокаду 6-й армии генерала Паулюса и 4-й танковой армии генерала Гота. Узнав о неудаче Манштейна, Гитлер, глядя на стоявшего рядом Кейтеля, произнес:
— Ну что же, пусть теперь Паулюс как можно дольше сражается в окружении. Нам важно выиграть время, чтобы успеть отвести свои войска с Кавказа.
— И успеть перебросить наши силы с других фронтов, чтобы создать новый фронт и с его помощью остановить наступление русских!.. — поддержал фюрера Кейтель.
Сталин поражением фельдмаршала Манштейна остался доволен, но особых восторгов в адрес своих военачальников не высказал: его все еще тревожила ситуация с окруженной группировкой немецких войск в районе Сталинграда. Незадолго до Нового года на совещании в Государственном комитете обороны, в котором кроме членов ГКО приняли участие многие военачальники, он решительно заявил, что нужно как можно скорее освободить войска двух фронтов, необходимых для быстрейшего разгрома немецких войск, отходящих с Кавказа и на юге нашей страны.
— Для этого нам надо решить, как будем действовать дальше, — сказал верховный. — Я считаю, что руководство по разгрому окруженного противника следует передать в одни руки. Что получается сейчас? — Сталин сделал паузу и продолжил: — Сейчас действия командующих Донского и Сталинградского фронтов мешают ходу дела. Порой они даже предпринимают противоречивые действия. Такого быть не должно!
— Разумное предложение, — поддержал Сталина Молотов. — К тому же один фронт легче обеспечить в достатке войсками и боевой техникой.
— А это очень важно для нанесения мощного удара, — подал голос представитель Ставки генерал Воронов.
— Какому командующему
«Кто-то предложил передать все войска в подчинение К.К. Рокоссовскому, — вспоминал Жуков.
— А вы что молчите? — обратился верховный ко мне.
— На мой взгляд, оба командующих достойны, — ответил я. — Еременко будет, конечно, обижен, если передать войска Сталинградского фронта под командование Рокоссовского.
— Сейчас не время обижаться, — отрезал Сталин и приказал мне: — Позвоните Еременко и объявите ему решение Государственного комитета обороны…»
Когда вопрос был решен, Сталин, закурив трубку, стал неторопливо прохаживаться вдоль стола, за которым сидели члены ГКО и генералы. Потом он остановился и произнес:
— У меня есть одно предложение… — Он качнул головой, словно смахивал с себя усталость. — Как вы помните, в октябре сорок второго мы ввели в Вооруженных силах полное единоначалие. В Красной армии выросло немало опытных командиров, и они сами, без комиссаров способны принимать ответственные решения на поле боя. Яркое свидетельство этому — сражение на Волге. Качественно выросли и политработники. Многие из них вступили в должности командиров-единоначальников. — Верховный встал у края стола, где сидел генерал армии Жуков, и вновь заговорил: — Теперь есть предложение ввести в Красной армии и Военном флоте погоны.
— Чем это вызвано? — спросил Берия, с которым предварительно на эту тему Сталин не разговаривал.
— Традициями русской армии, — жестко ответил верховный. — Многое из того, чем отличалась наша русская армия от армий западноевропейских стран, мы уже внедрили, и это себя оправдало. Почему бы нашим военным не надеть погоны?
Присутствовавшие члены ГКО поддержали вождя.
— А как на это смотрит мой заместитель товарищ Жуков? — усмехнулся верховный.
Жуков быстро поднялся.
— Вы уже спрашивали меня об этом, и я заявил, что дело это нужное, — ничуть не смущаясь, промолвил Георгий Константинович. — Мы же учим наших бойцов и командиров воевать по-суворовски, бить врага, как это делал Кутузов. У моряков тоже есть с кого брать пример мужества и отваги — адмиралы Ушаков, Нахимов… Они носили погоны, ставшие символом почетного солдатского и матросского долга, советских воинов перед Родиной. Ранее, — продолжал Жуков, — были учреждены ордена Суворова, Кутузова, Александра Невского… нет, я за то, чтобы все ценное, что было в старой русской армии, возродить!
Пока Жуков говорил, верховный не обронил ни слова, потому что в душе одобрял его мнение. Но Георгий Константинович умолк, и Сталин сказал:
— Хорошо, мы вас поняли, садитесь, пожалуйста. — Он взглянул на сидевшего рядом с Жуковым генерала Хрулева, начальника тыла Красной армии: — Андрей Васильевич, я просил вас принести погоны старой русской армии — вы не забыли? — Сталин смотрел на генерала с добродушной улыбкой.
Хрулев встал:
— Принес, товарищ Сталин, вот они. — И он отдал ему погоны.