Зарницы красного лета
Шрифт:
— Ну?
Ларька вдруг упал на мокрый узел; из груди его вырвался глухой стон:
—• И пустили...
II
Ларька сразу понравился партизанам. Греясь у костра, просушивая одежду, он торопливо и возбужденно, но очень обстоятельно рассказал о бесчинствах белогвардейцев в Топольной.
— Бери парня,— тихонько посоветовал Ерохин командиру.— Сгодится. Лишняя копейка карман не оттянет.
Командир был уже в полной походной форме — в летней поддевке, весь опутан ремнями, а на ремнях — богатые
— Ложка у тебя есть? — вдруг опросил его Дымов.
— Нету,— спокойно ответил Ларька.— А что?
— Вот тебе раз! Как же ты пошел в отряд без ложки? А есть чем будешь?
— Было бы чего!
— Ловкий ты на язык,— веселея, заметил Дымов.— Это хорошо. Так вот, парень: назначаю тебя коноводом и вестбвйм. При мне. Оружия тебе, понятно, не будет, а коня даю.— Командир повернулся к костру: — Эй, Петрован! Подведи Карьку, что от Василия остался. Живо!
Подвели коня.
— Вот, получай! — Дымов хлопнул коня по холке.— Зверь, а не конь, скажу я тебе!
Ларька очень обрадовался, что ему дают коня. Но конь ему не понравился. Он был вообще-то не плохой: сытый, с мускулистой грудью, низенький, лохматый. Одно плохо: уши не торчали, а расслабленно висели, придавая ему вид нерасторопного, ленивого и равнодушного ко всему на свете. Между тем Дымов настойчиво хвалил коня.
— Сядешь на него — земля загудит!
— Видать его по ушам,— хмурясь, промолвил Ларька.— Будет, окаянный, считать каждую кочку, вот тогда навоюешь!
Под дружный хохот партизан он повел коня на ближайшую елань, сердито покрикивая:
— Ну, падай! Зверь лопоухий!
К вечеру Ларька уже освоился с порядками в отряде и стал чувствовать себя еще свободнее.
Партизаны поужинали заварухой и стали устраиваться на ночлег. Семен Дымов и Ларька задержались у костра.
Вершины гор, облитые багрянцем, светились в спокойном вечернем небе ярко, а в сумеречных падях все уже подчинялось законам ночи. Недалеко от костра, под обрывом, плескалась Катуиь — похоже было, что она осторожно ощупывает те места, по которым ей приходится прокладывать путь в темноте. Деревья вокруг костра казались толще и лохматей, чем были на самом деле, а трава, отдохнув после дневного зноя, выпрямлялась и дышала свежестью. Совсем близко какая-то птица сорвалась с дерева, захлопав крыльями о ветки, а потом долго устраивалась поодаль.
Привалясь спиной к березе, Семен Дымов задумчиво смотрел в огонь и поучал Ларьку:
— Народ у нас в отряде, брат, страшно отчаянный. Но ты на нас не смотри. Тебе чересчур отчаянным быть нельзя. Ухо востро держи. Заварится каша — ты скорей в сторону да где-нибудь за камень спрячься, а то в яму...
— Это я все и буду бегать, как заяц? — спросил Ларька.
— Не бегать, а мас-ки-ро-вать-ся называется.
— Название! Придумал же кто-то!
— Вот и видно тебя, что ты желторотый еще,— добродушно обругал Ларьку Дымов.— Это название давным-давно придумано. Еще генералами.
Бросая
— Вот они и пускай бегают да маскируются!
Дымов спрятал от Ларьки улыбку и, вытащив из сумки книжку, вырвал из нее листок, стал закуривать.
Ларька подсел рядом.
— Товарищ командир, дай и мне закурить.
— Или научился уже?
— Привыкать надо, чего уж...
— Вот это зря,— сказал Дымов, отрывая парнишке клочок бумаги.— Чересчур зря! С этих пор ты как прокоптишь нутро, знаешь? Будет в нем, как в печной трубе. А его небось метелкой не вычистишь, как трубу. На, да потри ее, мягче будет.
Разглядывая клочок бумаги, Ларька вдруг попросил:
— Товарищ командир, покажи книгу!
— Разбираешься? Это хорошо.
У огня Ларька открыл книгу и радостно воскликнул:
— Пушкин! Батюшки вы мои!
— Кто?—- переспросил Дымов.
— Пушкин! А ты не читал?
— Есть когда мне разной канителью заниматься. Да и как напечатана! Буквы-то — как пшено!
Порывисто прижав книгу к груди, Ларька бросился к Дымову и горячо попросил:
— Товарищ командир, дай почитать!
— Эге! Нашел дурака! Дай-ка сюда!
— Думаешь, зажилю?
— А то и нет?
— Вот крест на мне!
— Ну занозист ты!— с усмешкой отметил Дымов.— Что ж, бери... Но упреждаю: даю на время. Есть у меня еще книжонка, искурю ее — отберу. Так и знай.
Глаза у Ларьки блестели, и он торопливо прятал книгу за пазуху.
III
Ночью разведка донесла: белые выступили из Топольной вверх по Катуни. Семен Дымов понимал, что его отряд, маленький и плохо вооруженный, не сможет выдержать натиск сильного противника, и принял решение: растравляя белых внезапными налетами, затянуть их подальше в горы и где-нибудь в удобном месте разбить.
На рассвете партизанский отряд покинул стоянку у Катуни и с этого дня, не принимая решающего боя, постоянно накапливая силы, недели три бродил по Алтаю.
Ларьке нелегко было привыкать к тревожной походной жизни. Вскоре он похудел немного и стал казаться взрослее. Егс никогда не покидала уверенность. Лишь при воспоминании об отце его серые глаза теряли ровный и спокойный блеск.
В этом походе книжка стихов Пушкина стала для Ларъкй чем-то особенным. Он припадал к ней, как замученный жаждой к роднику, и великая мудрость и чудесная красота ее наполняли жизнь Ларьки радостным светом. Ларька постоянно носил книгу за пазухой и каждую свободную минуту читал — на дневных стоянках, у вечерних костров, в походе, когда приходилось ехать шагом.
Одни стихи Ларька воспринимал как очень толковое, понятное учение о жизни — они быстро закреплялись в его памяти.
Другие врывались в сердце Ларьки шумной волной красивых, непонятных звуков, тревожа его детский покой. Они открывали перед Ларькой какой-то загадочный и чарующий мир, который никак не удавалось понять: только задумаешь в нем разобраться — он становится, еще непонятнее, но в то же время еще прекраснее. Такие стихи запоминать было труднее, но одно из них особенно полюбил Ларька и читал его мягким, теплым голосом, осторожно бросая каящый звук: