Зарубежная литература XX века: практические занятия

Коллектив авторов

Его слишком пристальный взор замечает то, чего не видно затуманенному взору романтического поэта – волоски на женских руках, совершенно немыслимые в поэзии XIX века, где женщина была прежде всего гением чистой красоты.

Как бы преисполнившись отвращения к себе за столь низкие подробности, за ничтожность в собственных глазах, Пруфрок восклицает:

О быть бы мне корявыми клешнями, Скребущими по дну немого моря!

Это метонимия краба или рака, животного, питающегося падалью. Как краб, обитатель немых морских глубин, Пруфрок хочет погрузиться в молчание. Но краб пускает в дело все отходы, и точно так же, по мысли Элиота, современный

поэт должен создать из отбросов, из уродства и падали деградировавшего мира нечто жизнеспособное, и в этой жизненности уже будет заложена новая красота. Кроме того, «корявые клешни» – это отсылка к словам шекспировского Гамлета в разговоре с Полонием (акт 2, сцена 2), когда Гамлет говорит о раке, который передвигается, пятясь назад.

Пруфрок возвращается к своей озабоченности и все больше уверяется в том, что «после чая и пирожного не нужно заходить за край возможного».

В последней трети поэмы рефрен меняется на «Это все не то» – выражение тщетности любых усилий, любых поступков и слов. Здесь Пруфрок ощущает невозможность самовыражения в слове, он «лишается слов». Он примиряется с отказом от действия и обосновывает его тем, что он не Лазарь, восставший из мертвых, не пророк и не герой. Пруфрок взывает к сочувствию и жалеет сам себя, ведь он чувствует себя так, словно он вскрыт, словно его нервы освещены для всеобщего обозрения волшебным фонарем. Так ли уж нужны усилия, необходимые для завоевания женского внимания, или без него можно обойтись? Ответ дают не только произнесенные слова Пруфрока («Уж так ли нужно...»), но и многочисленные здесь скрытые аллюзии, самая важная из которых – строка 92: «В комок рукою стиснуть шар земной». Это отсылка к известному стихотворению «К застенчивой возлюбленной» Эндрю Марвелла, поэта-метафизика XVII века, где он убеждает возлюбленную отбросить сомнения и уступить его желаниям, потому что жизнь коротка. Пруфрок тоже страшится смерти, осознает краткость земной жизни – но в той же ситуации ведет себя противоположным образом, отказываясь от любви вообще. Колебания и нерешительность Пруфрока заставляют его сравнить себя с первым рефлектирующим, колеблющимся литературным героем нового времени, с принцем Гамлетом (первая аллюзия на Гамлета была скрытой):

Нет! Я не Гамлет и не мог им стать; Я из друзей и слуг его, я тот, Кто репликой интригу подтолкнет, Подаст сюжет, повсюду тут как тут, Услужливый, почтительный придворный, ........................................................................ По временам, пожалуй, смехотворный — По временам, пожалуй, Шут.

Шуты, встречающиеся в целом ряде пьес Шекспира, на самом деле очень значимые, всегда проницательные и тонко чувствующие персонажи, но Пруфрок прав – он в лучшем случае лишь служебный, а не самостоятельный игрок в пьесе жизни, и его неспособность к поступку выражена в колебаниях, преследующих его по поводу простейших повседневных действий:

Зачешу ли плешь? Скушаю ли грушу? Я в белых брюках выйду к морю, я не трушу.

Предел достижимой для него мужественности – выйти на пляж в засученных белых брюках; по сравнению с его привычным твердым воротничком закатанные брюки, конечно, символизируют раскрепощенность, вызов условностям. К концу поэмы читатель привык скептически относится к любым утверждениям Пруфрока о себе, поскольку он постоянно себе противоречит, поэтому и слова «я не трушу» лишаются однозначности и подвергаются ироническому переосмыслению. Тема героизма, таким образом, завершается в поэме признанием невозможности для Пруфрока достичь статуса героя.

Не менее важная для «Любовной песни» тема взаимоотношений с женщинами получает развязку в заключительных

шести строках поэмы, где речь идет о русалках. Русалки – воплощение опасной женственности, соблазна, они прекрасны, когда мчатся в море, но увы – Пруфрок смотрит на них с берега и знает: «Их пенье не предназначалось мне». В столь вожделенный для него женский мир ему нет доступа. Способ рифмовки и ритм последних шести строк напоминает о завершении классического сонета, о форме, которая всегда ассоциируется с Петраркой. Но в отличие от Петрарки, у которого была Лаура, Пруфрок обречен на существование без любви.

Последние строки поэмы заслуживают особого внимания хотя бы потому, что для нас последние слова любого высказывания, любого текста всегда наделяются особым смыслом, они занимают так называемую «сильную позицию»:

Мы грезили в русалочьей стране И, голоса людские слыша, стонем И к жизни пробуждаемся, и тонем.

Вновь, как в эпиграфе из Данте, на первый план выходит «голос», проблема самовыражения, проблема слова и его воздействия – Пруфрок от человеческих голосов только стонет, они пробуждают его от грез о себе самом, голоса заставляют его проснуться к реальной жизни (мы уже знаем, насколько герою в ней неуютно и одиноко) – и утонуть, умереть.

В этих строках присутствует еще одна смысловая перекличка с эпиграфом к поэме. Граф Гвидо – обитатель предпоследнего, восьмого круга Ада; вся поэма Данте представляет собой описание нисхождения Данте по концентрическим, все более глубоким кругам Ада. Поэма Элиота также строится на движении, направленном вниз (с уровня горизонта в первых строках на уровень улицы, затем встречаются слова «в свою тарелку уронив вопрос», «время вниз по лестнице скорее зашагать», образ краба в морских глубинах), завершается это движение финальным глаголом – «тонем».

Поэма написана в основном свободным стихом, в котором, однако, местами присутствует виртуозная рифмовка, и эта то появляющаяся, то исчезающая рифма создает впечатление островков смысла, мерцающих в сознании повествователя.

Итак, мы выделили две главные составляющие поэтической манеры Элиота. Во-первых, он приглашает читателя следовать за ним, изображая не столько конкретный образ, сколько фрагментарное, разорванное сознание современного человека, его духовный паралич. Во-вторых, для погружения в это сознание поэт использует самые разнообразные осколки форм из классической литературы, формы, которые напоминают о временах, когда человеческая жизнь была бесспорным благом, имела подлинное значение.

Помимо отмеченных выше, поэма содержит аллюзии на Библию (Лазарь, воскресший из мертвых, «я видел голову свою (уже плешивую) на блюде» – отсылка к Иоанну Крестителю), на другие пьесы Шекспира помимо «Гамлета», на Чосера и Джона Донна. Понятно, что, поскольку не все источники аллюзий Элиота существуют в русских переводах, переводчику «Пруфрока» невозможно дать адекватное представление об этой стороне поэмы.

Манера сочетать аллюзии на классические тексты западной культуры с распадом любых традиционных форм строфики и рифмовки, умение наполнять эти аллюзии новым, ироническим содержанием, ставя их в новый контекст, – эта манера получит развитие в последующих поэмах Элиота и станет самой характерной приметой англоязычной модернистской поэзии, которая впитывает в себя все традиции прошлого, с тем чтобы переработать их для передачи сегодняшнего мироощущения.

Задания

У Элиота есть высказывание: «прогресс художника в постоянном самопожертвовании, в постоянном отказе от личности... Поэзия не выражение индивидуальности, а бегство от нее». Как это высказывание подтверждается образом Пруфрока? Есть ли в нем автобиографические черты? Чем он очевидно отличен от своего создателя?

В поэме речь идет о реальном или воображаемом визите Пруфрока (в переводе А. Сергеева «Ну что ж, давай туда пойдем»). Это визит куда и что во время него происходит?