Зарубежный детектив 1979
Шрифт:
В июне я ушел от отца Тони и поступил на другую, лучше оплачиваемую работу, которую мне устроил Оросман: переводчиком в издательство «Даймонд и Мейер». Я продолжал писать, но теперь публиковал хвалебные статьи о Движении в «Альборада» — газетенке, издаваемой НРД.
В то время в Майами существовало, по крайней мере, не меньше пятидесяти контрреволюционных организаций, грызущихся между собой. Среди этой клики НРД было не только самым активным, но и самым молчаливым. Именно Национальное революционное движение осуществило нападение на помещение кубинской
Для меня было нетрудно — правда, и не так уж легко — добиться того, чтобы Оросман стал считать меня своего рода «советником». Это, естественно, привело к известной ревности со стороны «ветеранов», а главное, — к открытой вражде с Орландо Конде Сантосом, которому было поручено поддерживать связь с бандой Паруа и заниматься делами Эскамбрая.
В октябре 1964 года наши отношения настолько обострились, что стало ясно: вскоре один из нас окажется лишним. Оросман не подчеркивал своей склонности ни ко мне, ни к нему. Я решил перейти в наступление.
26 октября было намечено совещание в главной резиденции НРД для обсуждения деталей операции по высадке в провинции Лас-Вильяс десанта в поддержку группы Паруа.
Прежде чем Конде успел взять слово, встал я и сказал:
— Мне кажется, что нет никакого смысла посылать какую-либо поддержку группе, которая уже не существует.
Десять голов разом повернулись в мою сторону. Конде побледнел.
— Я не понимаю тебя, Рикардо, — промолвил Оросман.
— Я просто хочу сказать, что в Эскамбрае уже не осталось никого из наших. А этот самый Паруа, если он вообще когда-нибудь существовал, давно убит или схвачен.
Конде вскочил:
—А где у тебя доказательства, что...?
Я оборвал его:
— Ты не имеешь нрава, Орландо Конде, даже выступать здесь, потому что ты не знаешь, что же на самом деле происходит в Эскамбрае. Ты всех нас обманывал; а свой Эскамбрай можешь засунуть себе в задницу.
Конде был сильный мужчина, и когда нас растащили, у меня из носа текла кровь и был подбит глаз, впрочем, и ему досталось.
Оросман набросился на Конде. Он был так туп, что для него оказалось достаточно того, что я сказал. Он в крепких выражениях вспомнил Орландову мать и вышвырнул его с совещания. Конде не бросился на Оросмана только потому, что два мастодонта — Расьелито и Бомбон Эчеваррия — не отходили от того ни на шаг.
Когда все успокоились, Оросман обратился ко мне:
— А ты, Рикардо, что предложишь насчет Зскамбрая?
Я выиграл битву.
Этот эпизод сослужил мне двойную службу: первое — я поднялся на несколько делений выше по шкале ценностей Оросмана и, второе, — понял, что мне нужно уметь защищаться и в самом прямом смысле этого слова.
В январе я записался в школу каратэ. Руководил ею родившийся в Сан-Франциско японец, которого звали Рио Монд.
Среди членов НРД моя слава энергичного, не боящегося резкого слова, но когда надо, хладнокровного человека росла. Позиции мои укреплялись, и сам Оросман в феврале 1965 года назначил меня ответственным за проведение операций Движения.
Я открыл глаза и первое, что увидел, были два глаза в нескольких сантиметрах от моих, карие с красненькой глубокой точечкой зрачка. Она лежала рядом со мной и смотрела, как я сплю. Я улыбнулся, она улыбнулась в ответ.
— Тебе не нравится, когда на тебя смотрят?
Я ласково провел рукой по ее волосам, затылку, шее, спине.
— Ты одна живешь?
Она прикрыла глаза:
— С дочкой.
— Зачем я потерял столько времени и не искал тебя, Йоланда?
Она открыла глаза, немного повернулась и легла рядом.
— Завтра я уезжаю.
— Как жаль, — ответил я.
— Мы еще увидимся?
— Не знаю.
Я приподнялся на локте и долгим, спокойным поцелуем приник к ее губам.
— Ты любишь жизнь, Йоланда?
— Я еще не разобралась.
Она замолчала и вдруг пристально посмотрела на меня.
— Но слушай, о какой жизни ты говоришь?
— О жизни, — ответил я, — об этой, жизни.
— Ты хочешь сказать, о революции?
— Ну, предположим.
— Да. Ее я люблю. А ты нет? Не правда ли? Она приподнялась и прикрыла грудь простыней.
— Ты не рассердишься, если я скажу тебе одну вещь?
Я тоже сел и стал шарить рукой по полу в поисках рубашки. Вынул пачку сигарет и спички.
— Это ведь наивно, понимаешь?
Я зажег сигарету, у меня дрожали руки.
— Что наивно?
Я выпустил струйку дыма и посмотрел в потолок. — Неужели ты думаешь, что я не заметила, как ты избегаешь говорить со мной о... — казалось, она искала слово, — революции?
Я посмотрел на нее. Тень тревоги легла на ее лицо.
— Но как это можно, Рикардо! Мы отдали ей нашу юность, мы ей отдали все! Как же можно, чтобы сейчас ты повернулся к ней спиной, как сделал это мой... тот, кто был моим мужем? За что же ты тогда боролся?
Я был готов разрыдаться, попытался взять ее за руку, но она отняла ее.
— Это так, словно бы ты умер, — сказала она и горько заплакала.
— Уже очень поздно, — пробормотал я и резким движением поднял голову; грудь разрывалась от острой, нестерпимой боли. Я встал и поспешно стал одеваться. Не застегивая рубашки, бросился к двери. Она смотрела на меня сквозь слезы.
— Рикардо!
Я остановился на пороге и обернулся, чтобы посмотреть на нее в последний раз.
— Тебе на что-нибудь пригодится, если я скажу, что не переставала любить тебя до сегодняшнего дня?