Зарубежный криминальный роман

Эксбрайя Шарль

Она кивнула, я понял и просиял.

— Теперь я еду домой, — объяснил я. — На Джексон-роуд.

Она стала серьезной.

— Вы мне не доверяете? — печально спросила она. — Я это чувствую.

— Я очень несправедлив, не правда ли?

Она покачала головой.

— Я хорошо понимаю вас. — Она болезненно улыбнулась.

— Я позвоню, — пообещал я. — Теперь я действительно еду на Джексон-роуд.

Джейн вздохнула:

— Я желала бы уехать подальше, туда, где никого нет.

— Совсем никого?

— Почти никого, — улыбнулась она.

—

Я позвоню, — повторил я и выпустил ее руку, которую долго сжимал в своей ладони. Ее пальцы, до этого ужасно холодные, теперь согрелись. Автомобиль Джейн тронулся с места и с гудением уехал прочь. Я глядел ей вслед. В зеркале заднего вида она заметила, как я на прощание махнул ей рукой, и махнула мне в ответ. Когда она исчезла из вида, я поехал на Джексон-роуд.

В свой домик я вошел в настроении победителя. Я еще не подозревал того, о чем позже узнал от Джейн: она тоже чувствовала себя победительницей. Я взволнованно бродил по кухне, вышел на веранду, потом вернулся в комнату и покачал головой. Наконец я сел за стол. Я любил ее и был любим. Непостижимо, но это было так.

Между Джейн Шмидт и мной царило то большое, невыразимое словами согласие, которое, по словам одного поэта, являлось венцом жизни, то согласие, которое не ржавеет со временем, не знает границ и может преодолеть все преграды. Но какая же любовь связывала меня с Джейн? Я задумался над этим, но не нашел правильного ответа и открыл словарь, чтобы выяснить, к какому типу относилась наша любовь. Книга говорила о слепой любви, но наша была вовсе не слепа. Или все-таки слепа? Я наморщил лоб и стал читать дальше. Существовала пылкая любовь, преданная, возвышенная, горячая, пламенная. А какой была наша — пылкой, преданной, возвышенной, горячей, пламенной? Никто не мог точно сказать. И я пока не мог и сожалел об этом. Но чего нет, то, возможно, еще будет. Этим я утешился. Была ли наша любовь чувственной? Вполне возможно. Платонической? До сих пор, да. К сожалению. Целомудренной? Едва ли. Грешной? Я покачал головой. Глубокой, верной, счастливой? Знает Бог, однажды она такой станет.

Пока я ломал себе голову, что меня, в сущности, связывает с Джейн, я вдруг услышал перед домом скрип тормозов. От звука захлопываемой дверцы я вздрогнул и вскочил. Вскоре на веранде зазвучали торопливые шаги. Кто-то взобрался по деревянным ступеням и вбежал в дом. Я сорвался с места и распахнул дверь.

Передо мной стояла Джейн.

— Джейн! — воскликнул я, удивленный и счастливый. — Входите, Джейн!

Она задыхалась. В ее прекрасных глазах я прочел, что что-то произошло. Она не села, а упала на диван, обивка которого ни на дюйм не прогнулась под ее легким телом.

— Джейн! — воскликнул я громко, почти ликующе. — Джейн. — И невольно, хотел я этого или нет, взял ее руки в свои. Все получилось само собой — я вдруг сел рядом с ней и, обняв ее плечи, почувствовал, как холодна под тканью платья ее кожа. Я желал, чтобы тепло моего тела проникло через тонкий, как паутинка, шелк, затопило ее горячей волной и прогнало с ее кожи холод.

Минуту

во мне покоилась иллюзия, что она, как и я, находилась в том же опьянении счастья и, будучи бессильной перед властью чувства, этого древнего человеческого инстинкта, прибежала ко мне. Но тут она выпрямилась. Ее правое плечо, которое касалось моей груди, отодвинулось. Худенькие плечи вздрогнули, словно захотели стряхнуть с себя какую-то ношу.

В мои уши полился звук ее голоса — торопливого, взволнованного, громкого:

— Нам нужно уехать, как можно быстрее. Скоро может быть поздно!

Мы. Поначалу я услышал только одно это слово. Оно проникло в меня и взбудоражило душу. Мы — это все, о чем мечтал я в данный момент, это означало: ты и я. Безмерно большой подарок. Горячее чувство, целиком затопившее меня, еще жило, когда до моего сознания дошли и другие ее слова.

Скоро может быть поздно…

Она вскочила и попыталась поднять меня. Я засмеялся, взял ее под локти и рывком усадил к себе на колени.

Она судорожно вздохнула, зашептала, ее слова градом сыпались на меня:

— Я вернулась домой, вошла в комнату отца… Он не находил себе места и курил. Никогда я не видела его в таком состоянии. Я спросила, что случилось. «Уиллинг, — сказал он, — этот Уиллинг. Бертон помчался за ним». Я выбежала вон. Мой отец — за мной. Перед лифтом он меня догнал. «Что с Уиллингом?!» — закричала я. «Уиллинг? — сказал он. — Забудь его. Скоро ты услышишь о нем: на протяжении всей жизни он был идиотом».

Я поставил ее на ноги. Мы вышли. В моей голове бушевала страшная неразбериха мыслей.

Нежно-розового цвета кабриолет Джейн стоял в двух метрах от моей дребезжащей колымаги. Я хотел сесть за руль, но она сказала:

— Лучше, если ты окажешься незамеченным.

Я мигом перебрался через спинку сиденья, поднял верх и как можно дальше забился в угол.

— Куда мы поедем? — спросила она таким тоном, словно я давно знал, что все это случится, и имел при себе продуманный план бегства.

— Я не хотел бы покидать Ивергрин, — сказал я. — Возможно, я еще здесь понадоблюсь. Пожалуйста, поезжай к Меньшикову.

Она заколебалась. Мотор загудел, но она не отпустила сцепление.

— Нам нужно бежать, — твердила она. — Побыстрее и подальше. Я боюсь, я так боюсь…

Я попытался ее успокоить. Ничего плохого не случится, все козыри у меня на руках. Она мне не верила. Она боялась. Бели мы все-таки поехали, то не потому, что она признала мою правоту, а просто, чтобы не терять больше времени.

Едва мы свернули на Свифт-лейн, навстречу нам вылетела огромная машина Бертона. Я сполз с сиденья и стал вслушиваться во все возрастающее ворчание мотора. Когда шум затих, я снова вжался в угол сиденья.

Джейн свернула на Олд-лейн. Там она остановилась, опустила голову на руль и прошептала:

— Мне нужно немного успокоиться. Ты заметил, как он таращился в нашу сторону? Если он тебя увидел…

— Это исключено, — заверил я ее. — Я свернулся в клубок, как еж.