Заря цвета пепла
Шрифт:
Я щелкнул каблуками, недвусмысленно давая понять, что готов выполнять задание.
— Ступайте. — Военный министр жестом отпустил меня. — Возвращайтесь через полчаса, используйте их, чтобы распорядиться насчет дальнего путешествия. Я вручу вам пакет. И помните, друг мой, — полнейшая секретность!
Сергей лежал на белом песке с видом туриста, которому после месяцев напряженной работы довелось выкроить денек понежиться на пляже. Его одежда, аккуратно расстеленная, сушилась на камнях. Здесь же, в углублении, чтобы не унесло неуемно дующим над землей ветром, просыхал весь имеющийся в наличии порох. Лис нежился
— Вас что-то гнетет, мой генерал? — не открывая глаз, поинтересовался Лис.
— По-твоему, для этого нет причин?
— Я бы сказал, валом. Но, может, шо-то конкретное: например, кушать хочется или, может, там, пить…
— Я думаю о тех, кому уже не требуется ни того, ни другого.
— Это, конечно, благородные мысли. Будь я вашим личным биографом, непременно бы сейчас задвинул, ну, в смысле, вставил, ну, в смысле, внес в анналы. — И тут Лис заговорил нараспев с драматическими паузами и придыханиями: — «И в этот миг, стоя в одном лишь нижнем белье на пустынном, выжженном безжалостным солнцем песчаном берегу западнее Александрии, Наполеон — этот любимец Марса и, что немаловажно, Венеры, думал о тех, кому не удалось спастись, кто стройными рядами перешел из-под его знамен в армию Нептуна…»
— Да ты глумишься! — возмутился Бонапарт.
— Ни в малейшей степени. Я ж говорю, биографы — это же что-то особенное! Вот сами подумайте, мой генерал, стал бы реальный Наполеон в такую минуту думать о тех, кто уже погиб? Нет. Как ни прискорбно, их уже не воротишь. Он бы задумался о тех, кто очутился в плену на этом берегу. От Нептуна дембеля не дождешься, но вот с теми, кто все еще жив, а таких, судя по всему, немало, есть смысл повозиться. Звучит, может, и не так величественно, но я уверен, что великий генерал Бонапарт в этот миг думал бы именно о них.
«Великий генерал Бонапарт» посмотрел на спутника, хмуря брови, затем вдруг ухмыльнулся от столь изысканной дерзости:
— Ты прав. Следует подумать о живых. Полагаю, немалая часть транспортов либо дошла до Александрии и спустила там флаг, либо выкинулась на берег, не желая доставаться англичанам. Тех было слишком мало, чтобы угнаться за всеми. Хочется верить, что мамелюки вовсе не те дикари, о которых повествуют авторы наших романов, и что им ведомы законы войны касательно обращения с пленными.
— Мой генерал, если вы имеете в виду, шо всякий пленник чего-то да стоит на рынке, то как раз этот закон войны они и придумали. Или кто-то из их родни. Вот только, — Сергей покосился на лежащие рядом мешочки с золотом, — боюсь, что наших золотовалютных запасов на всех не хватит. Разве что найти, с кем в картишки перекинуться… — Рейнар мечтательно вздохнул. — В любом случае, надо идти в Александрию, здесь — не с кем. Разве что с вами, так и то, стыдно сказать, моему генералу нечего поставить, кроме мундирных пуговиц.
— Наглец! — возмутился Бонапарт. — Между прочим, это золото из моей казны.
— Минуточку внимания. — Сергей поднял указательный палец. — Это золото из военной казны, отпущенной, между прочим, на завоевание Египта. Так как моя игра в карты — это своего рода диверсия — подрыв экономики и, главное, морального духа… —
— Чьи?
— Уж точно не наши. Не помню, чтобы кто-то из наших пытался форсировать море верхом. — Лис бросился к сохнущей одежде, в несколько движений связал ее в узел, вложил туда пару камней и поспешил к воде.
— Что ты делаешь?! — изумился Наполеон. — Ты что же, не знаешь, что такое честь мундира?!
— Еще как знаю! — Лис притопил нежно-голубой тюк, и по воде пошли пузыри. — Все мечтаю, чтоб меня в маршальской форме когда-нибудь похоронили. А до этого еще дожить надо.
— У нас нет маршалов.
— Я и не спешу… Мой генерал, вы б тоже свой мундир притопили.
— Это еще зачем?!
— Чтобы не оказаться почетным заложником. Это мамелюки. Они рыщут вдоль берега, выискивая трофеи. Если вы дадите себе труд подыграть мне, у нас есть шанс вернуться во Францию с очередным пучком лаврового листа для супа. Шо-то мне подсказывает, сшить вам новый костюмчик мадам Жозефине станет куда дешевле, чем платить выкуп. Так, — Лис уставился на солнце, — где тут у нас Мекка? Ага, где-то там. Запоминайте, я — Осман Сулейман Бендер-бей, потомок турецкого султана, грозы неверных и тени Аллаха на земле — Сулеймана Великого. А вы, уж не обессудьте, мой камердинер.
Лицо Бонапарта вспыхнуло гневом.
— Ну, хорошо, — примирительно согласился Рейнар, — вы Сулейман Бендер-бей. У вас как с турецким?
Всадники уже были в трех сотнях ярдов.
— Что ж, надеюсь, оно того стоит, — с мукой в голосе проговорил Наполеон, заворачивая камни в генеральский камзол.
Точки на горизонте становились все крупнее, превратившись в пару десятков всадников на прекрасных арабских скакунах. Теперь уже не только остроглазый Лис видел их, но и мамелюки различали мужчин неглиже у самой кромки воды. Сергей воздел руки к небесам и завопил голосом, которому мог позавидовать любой муэдзин: [55]
55
Муэдзин — служитель мечети, призывающий мусульман на молитву.
— Хвала Аллаху, защитнику правоверных! Ты услышал мои стенания и молитвы!
— Как ты можешь?! — зашипел Бонапарт. — Ты же христианин!
— Ну и что? Я — христианин, а Аллах — защитник правоверных, что вас смущает? Тут, как говорили латиняне, suum cuique — каждому свое…
Через несколько мгновений всадники приблизились и обступили спасшихся, пытаясь определить на глаз, что за трофеи послало им Провидение. Горькая правда состояла в том, что они сами, по сути, уже являлись трофеями Лиса, но им до поры до времени знать об этом не стоило.
— Приветствую вас, доблестные воины, — принимая горделивую позу и умело играя голосом, провозгласил Лис. — Я — Осман Сулейман Бендер-бей, третий сын благословенного Хаттаба ибн Али Бендер-бея, правнука могущественного и славнейшего повелителя всех правоверных, величайшего из великих султанов Блистательной Порты, Сулеймана Великолепного! Мир с ними обоими и вечное благословение Аллаха над домом Орхана!
Если бы кому-нибудь в Европе пришла в голову мысль выучить турецкий, лучшего носителя правильного стамбульского выговора им было не найти. Система «Мастер-линг» обеспечивала высочайшее качество речи на любом из живых, а если нужно, и мертвых языков.