Заря генетики человека. Русское евгеническое движение и начало генетики человека
Шрифт:
Кроме рассказов бабушки, мы знаем отзывы об отце и других знавших его. Мастер Григорий говорит о нем: «Отца бы твоего, Лексей Максимович, сюда, – он бы другой огонь зажег. Радостный был муж, утешный». «Большого сердца был муж, Максим Савватеич».
А. М. Пешков (IV, 1) остался в живых единственным из пяти детей своей матери: впрочем, о судьбе третьего, незаконного, ребенка мы ничего не знаем. По наследству от обоих родителей он получил большую физическую силу, здоровье, выносливость. В автобиографии мы увидим указания на физическую силу и здоровье во всех возрастах. Правда, М. Горький – туберкулезный, и мать его умерла тоже как будто от туберкулеза. Но, зная условия, в которых он развивался, зная, что у него было прострелено и, вероятно, плохо залечено легкое, приходится удивляться силе его врожденного иммунитета. И мы имеем основания рассчитывать, что по крайней мере со стороны матери (отцовская наследственность нам неизвестна) он унаследовал долговечность: и дед и бабушка пережили 80-летний возраст.
О психопатической наследственности тоже говорить не
Незначительный факт свидетельствует о слабой утомляемости: «Николай, согнувшись над столом, поет нарочито гнусным тенорком на голос «Смотрите здесь, смотрите там».
– Сто двадцать три
И двадцать два.
Сто сорок пять,
Сто сорок пять!
Поет десять минут, полчаса еще поет, – теноришко его звучит все более гнусно. Наконец, прошу:
– Перестань!
Он смотрит на часы и говорит:
– У тебя очень хорошая нервная система. Не всякий выдержит такую пытку в течение сорока семи минут. Я одному знакомому медику «Аллилуйю» пел, так он на тринадцатой минуте чугунной пепельницей бросил в меня. А готовился он на психиатра».
По-видимому, все эти черты мы находим также в темпераменте его отца, матери, деда и бабушки с материнской стороны.
Из влечений мы видим у М. Горького прежде всего острое «влечение к жизни», которое спасало его во всех трудных житейских положениях.
Сила этого влечения особенно подчеркивается неудачной попыткой М. Горького к самоубийству. На этом эпизоде следует остановиться. Вот как он его описывает: «Купив на базаре револьвер барабанщика, заряженный четырьмя патронами, я выстрелил себе в грудь, рассчитывая попасть в сердце, но только пробил себе легкое и через месяц, очень сконфуженный, чувствуя себя донельзя глупым, снова работал в булочной…» И позднее М. Горький резко отрицательно относится к своей попытке самоубийства. На вопрос: почему он стрелялся? ему трудно ответить. «Чорт знает, почему я решил убить себя. Да мне и вообще не хочется вспоминать об этом – на Волге так хорошо, свободно, светло».
– Хорошо это – жизнь, – говорит Изот. – Я соглашаюсь:
– Да, хорошо!
Это напоминает яркое славословие бабушки:
– Господи, Господи, хорошо-то все как! Жить я согласна – веки вечные.
Влечение к жизни, связано с влечением к борьбе за жизнь. И это влечение так же сильно у М. Горького, как у его энергичных предков. «Я не ждал помощи извне и не надеялся на счастливый случай, – пишет он про свою раннюю юность, – но во мне постоянно развивалось волевое упрямство, и, чем труднее слагались условия жизни, тем крепче и даже умнее я чувствовал себя». Конечно, именно это волевое упрямство вывело в люди и обоих дедов и отца М. Горького и не позволяло его бабушке так спокойно относиться к предстоящему после разорения нищенству. В воспоминаниях Горького мы находим десятки примеров его яркого влечения к борьбе, которое позднее так красиво отлилось в «Песню о буревестнике».
Влечение к труду есть также необходимое свойство настоящего выдвиженца. Мы видим его у деда и у бабушки и у отца. Чудесно описывает его Горький.
«Меня влекло на Волгу к музыке трудовой жизни, эта музыка и до сего дня приятно охмеляет сердце мое; мне хорошо памятен день, когда я впервые почувствовал героическую поэзию труда.
Под Казанью села на мель, проломив днище, большая баржа с персидским товаром, артель грузчиков взяла меня перегружать баржу…
И тяжелые, ленивые, мокрые люди начали «показывать работу». Они, точно в бой, бросились на палубу и в трюмы затонувшей баржи, – с гиком, ревом, прибаутками. Вокруг меня с легкостью пуховых подушек летали мешки риса, тюки изюма, кож, каракуля, бегали коренастые
Я жил эту ночь в радости, не испытанной мною, душу озаряло желание прожить всю жизнь в этом полубезумном восторге делания…»
Инстинкт искательства и предприимчивости является одним из основных простейших влечений и развит не только у человека, но и у многих животных [98] .
У М. Горького мы наблюдаем высокое развитие этого влечения. Он постоянно ищет лучшего, пробует, ошибается и ищет снова, меняя последовательно одну за другой различные карьеры. Он никогда не боится перемены, никогда не останавливается на достигнутых успехах, которые удовлетворили бы менее предприимчивого человека. Может быть, это влечение – самое необходимое для всякого выдвиженца, и мы находим его сильно развитым у деда В. В. Каширина: он также постоянно ищет лучшего и не боится никаких перемен. Даже 80-летним стариком дед в течение короткого периода меняет один за другим дома, продавая старый и покупая новый, иногда худший и более дорогой. Передав в этом возрасте мастерскую сыновьям, готов открыть новые; одну за другой предпринимает смелые денежные спекуляции. Предприимчивость есть и у бабушки, хотя менее активная; для нее характерно не столько стремление улучшить свое положение, сколько отсутствие страха перед переменой жизненных условий – призрак нищенства на старости лет ее нисколько не пугает, и она умеет приспособиться ко всякому положению. Отец и мать Горького также могут быть названы в полной мере предприимчивыми.
Влечение к власти, честолюбие, конечно, сильно развиты у Горького – без него трудно стать выдвиженцем. Но так же ясно оно было выражено у обоих его дедов. М. Горький в самые тяжелые беспросветные минуты жизни чувствовал в себе, «гадком утенке», силу и красоту лебедя («Мои университеты», с. 37).
В половом отношении М. Горький обнаружил удивительное для окружающей его обстановки воздержание. Но это отнюдь не говорит о холодности его полового влечения, а только о силе его задерживающих мозговых центров. Он рано обнаружил романтическую влюбчивость. Его детские и юношеские романы – дружба с Людмилой, восхищение перед «закройщицей» и «королевой Марго», влюбленность в Марию Деренкову – полны чистой поэзии, так же как и его первый брак, о котором он рассказывает в своей «Первой любви». Вспоминается чудесная, сильная и красивая любовь его родителей.
Влечение к красоте – эстетизм – и влечение к знанию – любознательность – являются, конечно, отличительными особенностями художника-писателя. Первое ясно выражено у его бабушки и матери, дед также сильно чувствовал красоту природы. Любознательность мы находим и у книжника-деда, и у бабушки, которая отовсюду собирала знания, касающиеся предметов обыденной жизни, и народную художественную литературу. Отец в этом отношении очерчен слабо, но можно думать, что и он был одаренным.
Наконец, высшее человеческое влечение – социальный инстинкт, общительность было, очевидно, высоко развито у М. Горького. Он сам называет себя «общительным человеком» («Мои университеты», с. 57). Доказательством этому являются все его произведения, и прежде всего его автобиография. В противоположность многим другим авторам, он пишет в ней гораздо более о других, чем о себе, и не любит копаться в собственной душе. Хотя его природа, как человека высокого уровня, сложная, но, конечно, в нем гораздо меньше схизоидных дедовских черт, чем циклоидных черт бабушки, матери и отца.
Эмоции у М. Горького кажутся порою сдержанными, но вряд ли их можно назвать вялыми, по-видимому, они подавляются задерживающими нервными центрами. Во многих случаях жизни он обнаруживает отсутствие эмоции страха или уменье подавлять его (приведенная выше сцена на кладбище ночью, сцена пожара, описанная в «Моих университетах»). Мы уже видели ту же самую особенность бабушки. По эмоциям, внук вообще больше похож на бабушку, чем на деда: положительные эмоции – веселье, радость, восторг, вдохновение – у него преобладают над противоположными настроениями. Он сам говорит про себя: «Я был веселым человеком и знал, что смех – прекраснейшее свойство людей». И если бывали у него мрачные минуты, то в виде исключения, он решительно боролся с унынием.
«Помню, когда я прочитал в книге Ольденбурга «Будда, его жизнь, учение и община»: «Всякое существование есть страдание» – это глубоко возмутило меня; я не очень много испытал радостей жизни, но горькие муки ее казались мне случайностью, а не законом. Внимательно прочитав солидный труд архиепископа Хрисанфа «Религия Востока», еще более возмущенно почувствовал, что учения о мире, основанные на страхе, унынии, страдании, – совершенно неприемлемы для меня. И, тяжело пережив настроение религиозного экстаза, я был оскорблен бесплодностью этого настроения. Отвращение к страданию вызывало у меня органическую ненависть ко всяким драмам, и я не плохо научился превращать их в смешные водевили».