Засада. Двойное дно
Шрифт:
— А нету его, Гриша, — ответила Настя, оглядывая узкими черными глазами молоденького красивого казака. — В Каратабане он.
Она грустно погрызла кончик длинной косы, вздохнула:
— Гуляют, видать.
Еще раз кинула Взгляд на Гришу, сказала, глядя в сторону:
— Посидела б я с тобой маленько, да некогда мне. Стирки полно...
Гришка хотел сказать казачке, что он подождет здесь сотника, но в это время из боковой комнаты донесся голос отца Иоанна.
— Доколе терплю вам?! — грозно вопрошал
Настя кинулась в боковушку, и Гриша слышал, как она уговаривала отца Иоанна отдохнуть и поспать.
Вскоре торопливо вернулась в горницу и, смущаясь, попросила:
— Ты посидел бы с ним, Гриша. Стыд-то какой! Не дай бог, кто увидит.
Зимних пристально посмотрел на Калугину и, внезапно повеселев, согласился:
— Ладно уж! Только ты забегай почаще, а то скушно мне будет.
— Я стану приходить, — пообещала казачка, провожая молодого человека к отцу Иоанну.
Священник лежал на спине, бессмысленно уставив взгляд в потолок, и не обратил никакого внимания на вошедших.
Настя поставила рядом с кроватью табуретку, растерянно посмотрела на симпатичного казака и вышла.
Зимних медленно оглядывал комнату. В переднем углу, под иконами, небольшой стол. На нем — чернильница, тоненькая ученическая ручка, железная линейка с делениями, маленький пистолет без обоймы.
«Для нее, для Насти, — отметил про себя Зимних. — А обойма, небось, у самого».
В стене слева — гвоздь, к нему на веревочке привешена палочка, а на палочке — глаженый, с Георгиями, офицерский китель.
«К параду готовится, чай, — зло усмехнулся Гриша. — На белом коне в Челябинск въезжать собирается, надо полагать».
Еще в комнатке был старинный дубовый комод, и на полу — вылинявший домотканый коврик. Трудно было сказать, что здесь хозяйское, что натащенное со стороны.
Того, что требовалось Грише — планшета с картой — в комнате не было.
Отец Иоанн наконец оторвал взгляд от потолка, посмотрел на Зимних и вдруг заплакал:
— Яко тать в нощи... Сгинь, нечистая сила!
Попытался сесть, но ударился затылком о спинку кровати и свалился на подушку. Трудно повернулся к стене, задышал неровно, с хрипом.
Гриша быстро поднялся с табуретки, кинулся к комоду, выдвинул ящики, — планшета с картой в них не было. Не было его и в ящике стола.
«Неужто взял с собой? — подумал Зимних. — А зачем ему карта в Каратабане, он и без нее там все дорожки и тропинки знает».
Кинув взгляд на отца Иоанна — «совсем охмелел попик!» — Гриша подошел к кителю, ощупал внутренние карманы: «Может, важные бумаги какие-нибудь в карманах?» — и устало вздохнул: карманы были пусты.
Китель покосился на палочке, и Зимних решил его поправить, чтобы не вызвать подозрений у осторожного сотника. Сняв палочку
— Праведных же души в руце божией, и не прикоснется их мука, — внезапно забормотал поп, поворачиваясь на спину. — Ух, дьявол, печет как...
— Чтоб тебя!.. — тихонько выругался Зимних и поспешил в сени. Нашел там кадку с водой, зачерпнул пол-ковша и понес попу.
— Пейте, пожалуйста, отец Иоанн, — уговаривал он священника. Тот мотал головой и бессмысленно мычал.
Гриша насильно напоил пьяненького студеной водой, расстегнул ему рубаху и укрыл одеялом.
Попу, видно, стало легче, и он уснул.
Гриша быстро вышел в сени, прислушался: тихо. Вернулся в боковушку. Снял сумку с гвоздика, сел на табуретку у кровати, положил планшет себе на колени.
Зимних не собирался снимать копию с карты. Это было не только рискованно, но и не нужно. Он опустил голову, вцепился взглядом в линии и значки карты и точно заснул с открытыми глазами.
Запоминать условные знаки было трудно: приходилось все время прислушиваться к звукам в горнице и в сенях.
Но все было тихо. Зимних не отрываясь глядел на ромбики, кресты и квадратики, нанесенные цветными карандашами на лист.
Прошло десять минут, двадцать, полчаса. Глаза уже стало резать от напряжения, когда Зимних понял, что запомнил все, что нанес Миробицкий на карту.
Снял китель со стены, повесил планшет на гвоздик, и снова вернул одежду на место.
Насти все не было. Зимних вышел в горницу и стал сворачивать пальцами одной левой руки цигарку.
Наконец вошла Калугина.
— Ты не серчай, — сказала она, краснея. — Достирать я хотела и потом уже посидеть с тобой маленько.
— Я пойду, — мрачновато отозвался Гриша. — Сколько времени истратил впустую.
— Нет, ты посиди, — попросила Калугина. — Теперь уже скоро, видать.
«Штаб голубой армии» вернулся в Шеломенцеву к самому вечеру.
Миробицкий, войдя в горницу, ястребом поглядел на Гришку, бросил шинель в угол, кивнул Насте:
— Дай воды. Умоюсь.
Они вышли в сени, к умывальничку, и Зимних слышал, как Настя говорила:
— Вы бы отдохнули, Дементий Лукич. Ведь захвораете так.
— Потом отдохну, — отозвался с досадой сотник. — На то ночь есть.
Войдя в горницу и вытирая руки чистым полотенцем, спросил у Гришки:
— Что надо?
— Пустите, ваше благородие, в Селезян, — сказал Зимних, вставая, — Девка у меня там. Повидаться охота.
— А ты — лихой малый! — усмехнулся Миробицкий. — Когда успел?
— Вас искал — в Селезяне останавливался. Ночевал там, стало быть.
— Обойдешься! — отказал сотник.