Засада. Двойное дно
Шрифт:
Причесывая русые волосы обломком гребешка, Зимних внезапно с большой серьезностью сказал Ярушникову:
— Я о большом тебя, Петя, просить хочу. Но упреждаю: голова на кону. Не струсишь?
— Какое дело?
— Я сейчас у Миробицкого. Не по собственному хотению, понимать должен.
— А то не понимаю...
— Ну вот — все, что надо, я, видно, сделал. Теперь самый раз — к своим.
— Так и скачи отсюда в Челябу. У тебя и конь есть.
— Дело не в коне, Петька. Сотник со мной Шеломенцева послал, чтоб не утек я. Убегу —
— Негоже это, — покачал головой Ярушников и вдруг насупился: — Ну и пусть сожгут. Нечего было Миробицкого к себе пускать.
— А что ж мог сделать? Вилами их затыкать?
— Сюда бежать следовало. Нашел бы крышу.
— Они ему письмо не посылали о приезде. Явились и все. Между прочим, — он тебя знает, Шеломенцев?
— А то нет. Дядя он мне.
— Что ж ты раньше-то не сказал, дурак этакий! — вспылил Зимних.
— Не спрашивал, я и не говорил... Ты о деле поминал. Что надо?
— Лист чистой бумаги найдешь?
— Только и всего? Погоди маленько.
Петька вытащил сундучок из-под кровати, выудил оттуда тонкую школьную тетрадку и подал ее приятелю.
Зимних вырвал из середины двойной лист, разложил перед собой на столе, кивнул на дверь,
— Пойди к воротам, покарауль, чтоб категорически никто не заходил.
Петька, не задавая вопросов, ушел.
Гриша нарисовал на листке расположение станиц, изобразил кружками озера и дороги между населенными пунктами. Потом снизу провел черту и под ней нарисовал условные обозначения: крестики — склады оружия, квадратики — ямы с продовольствием, большой кружок — штаб «голубой армии».
Незажившая рана саднила. Пришлось положить на лист брусок для точки косы, чтоб опустить совсем руку и дать ей отдохнуть. Левой он нанес условные значки на самодельную карту и принялся писать донесение.
Писалось медленно и трудно. Квадратные буквы уплывали то под линейку, то поверх ее; буква «и» все время получалась как в зеркале: соединительная черточка шла не снизу вверх, как положено, а сверху вниз.
Зимних перечислил все фамилии бандитов, как в Шеломенцевой, так и в станицах, опорные пункты и даже явки — все, что успел узнать за короткое время пребывания в «голубой армии». Он сообщал в чека, как лучше ударить по банде и какими дорогами идти к заимке. Писал также, что остается на месте: в нужный момент произведет панику в штабе и поможет своим.
Окончив свою многотрудную работу, вытер пот со лба, сунул листки за пазуху и вышел во двор.
Вернувшись с товарищем в дом, разложил карту и листки на столе, сказал, немного волнуясь:
— Вот, Ярушников. Это важный документ. И его надо перекинуть нашим, в чека.
— Перекину, — сразу став очень серьезным, сказал Петя. — Теперь и отправлюсь.
Гриша пожевал папиросу, подумал, покачал головой:
— Теперь нельзя, Петька. Неспокойно. Можно напороться на засаду. Найдут Миробицкий или Абызов бумаги — и дело сгубим, и нам точка. Значит,
— Как?
— Приеду сам или пошлю к тебе кого,
— А если Миробицкий не пустит тебя сюда? И других не пустит?
— Не пустит? — задумался Гриша. — Это вполне может быть... Что же нам делать, парень?
Молодые люди посмотрели друг на друга, подымили цигарками, — ничего путного не шло на ум.
— Ладно, — сказал наконец Зимних, — пойдем пока к тайнику, документы спрячем.
Они вышли во двор, быстро сняли верхнее дно голубятни, положили карту и донесение рядом с оружием, вернули доски на место.
— И не страшно тебе одному у них, у бандитов? — внезапно спросил Ярушников, и Грише показалось, что в его голосе звучит сострадание.
— Я не один, — хмуровато откликнулся Зимних. — Я с правдой там, Петька. Значит — вдвоем.
— Я бы не смог, — простодушно объявил Ярушников. — И трудно это сверх меры: чужими глазами смотреть на них, чужими ушами слушать.
— Ну ты брось хныкать, — оборвал приятеля Гриша. — Лучше о деле сказал бы.
Петя обиженно замолчал, но шевелил губами, будто о чем-то спорил с собой.
— Ты что — молишься, что ли, Ярушников?
— Нет, — покрутил тот головой. — Вот одна придумка есть. Да не знаю, что скажешь.
— Какая придумка?
— Я голубей тебе дам. Тех же, красных. Ты их спрячь подле заимки, а потом выпусти, когда нужно. Никаких записок посылать не надо. Прилетят — я знать буду: дорога чистая. Тогда — в Челябу.
Зимних несколько минут молчал, глядя отсутствующим взглядом на Ярушникова. Наконец кивнул головой.
— Это вовсе не глупо придумано. Из тебя, Петька, со временем настоящий пролетарий получиться может.
Радуясь похвале старшего товарища, Ярушников воскликнул:
— Я тебе для птиц и ящичек дам. Корм тоже. Погоди маленько.
Он убежал и через минуту явился с фанерным садком для птиц. Потом отлучился снова и вернулся с небольшим мешочком, плотненько набитым зерном.
У Зимних в душе шевельнулось недоброе чувство: «Голодающие центры революции, героически выдерживающие последний удар капитала, изнывают от бесхлебицы, а тут зерно птицам скармливают».
Высыпав из мешочка немного содержимого, чекист внезапно улыбнулся. На столе желтели крошки хлеба и высушенные остатки овсяной каши.
— А для воды жестяную баночку найду, — говорил Петя, уходя за птицами.
Вернувшись с голубями, опустил их в ящичек и сунул его под стол.
— Пусть привыкает к садку, может, долго сидеть в нем придется.
Еще перед зарей, только-только пропели первые петухи, товарищи вышли во двор. Принимая от Петьки садок, окутанный старой рубахой, Гриша сказал:
— Когда побежишь в Челябу — оружия не бери. Документы зашей в штанину, как я тебе велел. Напорешься на засаду, скажешь за спичками либо за мылом в город. Я на тебя надеюсь.