Защита Отечества
Шрифт:
«Милостивый государь», – традиционно написала она, но опять по непонятной причине отвлеклась взглядом на близкий лес, затем на замазанную липкой пыльцой кротко замершую на ворсе ковра пола кареты пчелу. Неприятно отразился в её глазах корявый след колеса, серьёзно поранивший зеленый ковёр травы, и жёлтый цветок одуванчика, разбитый копытом лошади. Изгоняя прочь смущение и растерянность, сосредоточившись на силе своей логики, Екатерина Вторая принялась-таки излагать на листе бумаги готовый давным-давно в голове ответ.
«Вы просите меня изменить наш русский климат к лучшему, но сделать что-либо существенное я не умею. Петр Великий хотел выстроить столицу Империи в Таганроге, но обстоятельства
Вы не знаете, как я отношусь к вам, поэтому ваше решение отнести меня к небесным светилам ни к чему, кроме как к смущению, меня не привело. Прошу вас, оставьте меня на земле, по крайней мере, я буду получать ваши письма и письма ваших друзей.
Удовлетворяю вашу любезность насчёт Пугачёва»…
Здесь она, захваченная неловкостью, оторвала перо от бумаги, но пересиливая себя, налегла на перо вновь:
«Хотя он не знал, как писать и читать, но как человек был крайне смел и решителен. До сих пор нет ни малейших данных предположить, что он был орудием какой-либо державы. Приходится предположить, что Пугачёв был сам хозяин-разбойник, а не лакей какой-нибудь живой души. После Тамерлана едва найдётся кто-либо другой, кто более истребил рода человеческого. Рассуждения его могли казаться правильными, и я могла простить его, если бы содеянное им оскорбляло меня одну, но дело это остро затрагивает государство, у которого свои законы».
Екатерина Вторая отложила перо, внимательно прочитала всё только что написанное и, довольная собой, оставила всё как есть. Отдохнувшая пчела взлетела с покрытого ковром пола и, не обращая внимания на занятую творчеством царицу, легко поднялась к потолку кареты, забилась там глубоко в щель. Птицы в округе угомонились. С чёрно-серых туч низкого неба брызнул мелкий дождик. Сразу стало сыро и зябко. Екатерина Вторая закрыла дверцу кареты. Резко дёрнула шёлковую верёвочку колокольчика. Тимофей, покачнув карету, вскочил на облучок. Хлопнул кнутом в воздухе, озорно выкрикнув:
– Пошли, родимые!
Карета резко дернулась и, управляемая опытным возницей, быстро выкатилась на дорогу. Резвые кони понесли царский возок в сторону Санкт-Петербурга.
В штабном шатре командующего стотысячным войском генерал-поручика Александра Прозоровского царил боевой дух, оставшийся ещё с турецкого фронта. Закалённые в жестоких боях с неприятелем бравые русские офицеры, терпеливо решая формальности, спокойно принимали приказы от командования, и после разрешения их непреклонно выполнять, не создавая напрасной сутолоки, проворно исчезали с глаз долой. Когда с делом государственной важности было, в общем, покончено, довольный собой князь Прозоровский предложил генерал-поручику Текели разогретого с травами и мёдом красного вина. Оставшись, наконец, вдвоём, русские генералы, удобно расположившись в креслах друг против друга, с нескрываемым удовольствием молча потягивали доброе винцо. Генерал-поручик Прозоровский время от времени с нескрываемым любопытством разглядывал Петра Текели, внешний вид которого желал быть лучше. Вино вернуло к жизни разрумянившиеся щёки, но всё остальное у гостя от горьких мыслей оставалось несчастным и неизлечимо больным. Тёмные круги под глазами выдавали непрекращающееся в нём нервное возбуждение, и даже чудодейственный эликсир не принёс ему столь желаемого сейчас облегчения. Карательная миссия не очень нравилась Петру Аврамовичу, а имя кровожадного палача не совмещалось в его сердце с достоинством русского боевого генерала.
– Ваше превосходительство, – первым вступил в разговор истерзанный затянувшимся молчанием генерал-поручик Текели.
– Да будет вам, Пётр Аврамович!
Невольно подчиняясь приятельскому расположению духа князя Прозоровского, гоня прочь нерешительность, генерал-поручик Текели, тщательно подбирая нужные слова, принялся излагать свои давно наболевшие мысли приготовившемуся слушать собеседнику.
– Александр Александрович, Светлейший князь Григорий Потёмкин возложил на меня нешуточное поручение, исходящее прежде из уст матушки-государыни. Дурное чувство гложет мою душу. Не по-христиански как-то над головами хохлов мечом махать.
Князь генерал-поручик Прозоровский не был жалован Светлейшим князем Григорием Потёмкиным, но был основательно согрет горячим доверием российской самодержицы. Поэтому, обладая трезвым умом и ясной самооценкой всего происходящего в России, имел на всё своё личное проницательное суждение, с которым многим современникам приходилось считаться.
– Дорогой мой, не изводитесь зря. Ещё в апреле, в докладе правительству, Потёмкин бесповоротно решил судьбу сечевиков. Вас же, дорогой мой, послали не рубить православные кресты, а донести непокорному товариществу единый закон российский. «Греческий проект» здравствует в умелых руках Светлейшего князя и, поверьте мне, изведёт на скорую смерть турок, а с непокорными «хохлами» российская власть, как с Емелькой, непременно расправится. Мне бы ваши заботы, Пётр Аврамович. Я вчера барону Розену двадцать рублей в карты спустил. Фарт подчиняться мне перестал. Сегодня жажда отмщения рубликов на пятьдесят ему встанет. Поверьте моему слову, дорогой, и непременно приходите вечером в собрание. Нынче там шумно будет, – заметно прихрамывая на левую ногу, будущий фельдмаршал, не прощаясь, удалился.
Оставшись один, приняв, как успокоительное снадобье, убедительные доводы князя Прозоровского, генерал-поручик Текели склонился над полевой картой. Запорожская Сечь выглядела на ней неправильным многоугольником, размером чуть больше сорока тысяч квадратных саженей. За рекой Подпильной с востока её надёжно прикрывали «великие плавни». Многочисленные ерики выводили на реку Сандальку, а там рукой подать до Днепра. Казаки, бесспорно, обладали выгодой манёвра. Слева – высокие валы с пушками крупного калибра Новосеченского ретраншемента выгодно возвышались над спрятавшейся за глубоким рвом и дубовым частоколом Сечи. Скрытое передвижение царского войска в отдалённые места и местечки вызывало болезненную улыбку. Остро понимая, что дороги назад нет, помня строгое указание Императрицы провести операцию «спокойно и без крови», подчиняясь приказу, генерал Текели уповал на волю Божию и свою военную хитрость.
Густое молоко тумана растворилось, наконец, в воздухе, оставив после себя на траве крупную росу. От изобилия тепла и яркого света распустились всякого рода деревья. Особенно пышно зацвела нынче липа. За сладким взятком нескончаемо спешили со всех сторон в липовую рощу пчёлы. К Спасу мёд обещал быть ароматным.
Царская гвардия смело приближалась. Уже никто не сомневался в решительности мер Её Императорского Величества. Потревоженное смелым маршем доблестного русского войска разноликое зверьё отовсюду бежало к частоколу Запорожской Сечи. Слухи ходили разные, отчего с каждым прожитым днём единство между товарищами пропадало. Вместо того чтобы покаяться в своих грехах, самостийное казачье войско раскололось на две непримиримые части, но понимая, что ждать хорошего в создавшейся ситуации от московской власти было бы глупо, все вместе старались половчее использовать оставшееся время в свою пользу.