Защита Отечества
Шрифт:
Кошевой атаман Пётр Иванович Калнышевский и священник отец Серафим вышли к Запорожскому войску, собравшемуся на площади внутреннего Коша возле деревянной Покровской церкви. Несмотря на свои восемьдесят лет жизни, кошевой атаман сечевиков выглядел молодцевато. Серое лицо не поддающегося годам кошевого атамана хранило в это непростое утро не печать сомнительного порока, а нервное переживание дурных мыслей, свалившихся на его седую голову в последнее время. С особенной любовью поправив на груди золотую медаль, восхитительно поблескивающую чистой воды брильянтами, Кошевой атаман тяжёлым взглядом смерил своё грозное войско, в необузданности которого уже более не сомневался. Уверенной рукой подал знак, и галдёж среди крайне возбуждённого воинства мигом прекратился.
– Товарищи мои верные! – стараясь произвести неизгладимое впечатление, произнёс уверенный в своей власти Калнышевский. – Пришло вновь на нашу многострадальную днепровскую землю время страшного суда. Однажды великий «Байда» сплотил нас всех
Не желая далее слушать кошевого атамана, недовольные казаки громко воспротивились. От недоверия товарищей кошевой атаман обидно скривился. Громкие слова никак не действовали сегодня на запорожских казаков. Замах московского самодержавия на сформировавшийся за многие десятки лет уклад жизни свободолюбивого казачества расценивался последними никак не меньше, чем предательство. Пропасть между разошедшимися во взглядах братьями по оружию после очередного постановления Рады становилась глубже и опаснее. Болезненная гордыня пьянила буйные головы бесстрашных вояк. Крепкая горилка не приносила веселья в их сердца, а данная им от природы национальная упёртость делала днепровских хохлов и вовсе неуправляемыми. Поэтому они назло зажравшимся москалям ратовали только за переселение всего товарищества на Дунай. Уговаривать набыченных бунтарей становилось уже делом безнадёжным и оборачивалось для потерявшего управление над толпой кошевого атамана личным унижением. Он стоял молча, опустив безвольно плечи, время от времени поворачивая голову навстречу горластым крикунам, которые, вконец осмелев, уже беззастенчиво оскорбляли его, не боясь последствий. Чтобы прекратить срамное посмешище над кошевым атаманом, отец Серафим поднял вверх руку. Внешне он смотрелся неважно. Бесконечные посты иссушили плоть праведника настолько, что даже свободная ряса не могла скрыть его костлявые мощи. Грозно замахнулся на непокорных товарищей клюкой, которая в этот миг выглядела намного страшнее острой сабли кошевого атамана. Толпа, подчиняясь воле божьего человека, сразу замолкла. Многие, вдруг осознав непристойность своего поведения, кротко уткнувшись глазами в землю, уже сожалели наперёд о своём малодушии.
– Братья! – сверкая широко открытыми глазищами, властным голосом возопил к притихшей толпе отец Серафим. – Опомнитесь! Как вы могли усомниться в славе Господней на остриях ваших сабель! Вы, несгибаемые православные рыцари, презревшие смерть, избравшие Всевышнего прибежищем своим! Вы, истинные слуги Господни, страждущие только Царствия Небесного для себя и своих близких! Сегодня многие из Вас лишь разбойники с большой дороги, променявшие священное дело свободы на сомнительное ремесло, за которое бес расплачивается с вами проклятыми иудиными медяками. Вы слепцы, примкнувшие к изменнику Мазепе! В блудливом Емельке признали для себя «царя». За ваши мерзости ваши горячо любимые жёны будут вечно рожать «христопродавцев». От грехов сгинет род казачий с земли, и наш малороссийский народ, осквернённый и униженный вашей дьявольской похотью, навсегда увязнет в рабстве басурманском. Все, кто сегодня искренне покается и изберёт для себя искус, айда со мной на берега Кубани. Старообрядцы и некрасовцы приютят нас там в первое время. Одному же Богу служим. Укротите выю, доверьтесь, глупцы, Господу, и воздано вам будет через очищение в новых богатых землях великое благо!
Жуткая тишина возникла среди пристыженного войска. Многие серьёзно задумались. Стыд охватил усомнившихся в правом деле казаков. Дух искренности щедро пролил свет на лица уверовавших, удесятеряя их силы. Непримиримые погрязли злобой во тьму. Собравшись в стаю, по-волчьи озираясь, страшились они сейчас Суда Господня.
Ударили барабаны, заставив содрогнуться сердца взволнованных сечевиков. Первым уверенно подошёл к Знамени Запорожского Войска Никита Скиба, совсем недавно оправившийся от басурманских ран. Славный казак преклонил колено перед священным стягом и решительно поцеловал полотнище. За ним шустро последовал стриженый под скобку ладный хлопчик Андрийка Бульбанюк, сын погибшего на турецкой войне старшего урядника Тараса Митрофановича Бульбанюка. Мать Андрийки, после гибели мужа подбросив сына в семью своей сестры, сбежала из Сечи вместе с вышедшим в отставку русским фейерверкером. Приёмная семья в это смутное время приняла решение уходить на Дунай. Детский ум Андрийки воспротивился этому бегству на чужбину, и он тайно сбежал из двинувшейся в дорогу семьи и вернулся в родную Сечь. Вслед за ними к знамени без сомнения пошли все те, кто совесть свою перед Господом и товарищами посчитал незапятнанной.
Тонкая стратегия генерал-поручика Текели против Запорожского Войска сводилась к силовому выдавливанию непокорных хохлов с насиженных мест. Ослушаться непреклонной воли Императрицы генерал-поручик никак не мог, но и первым открывать огонь по запорожским казакам не собирался. Ничем не оправданная резня, в его понимании
На Троицу, четвёртого июня тысяча семьсот семьдесят пятого года, когда на востоке в тиши тёплой летней ночи нежно забрезжил рассвет, передовые русские отряды с ходу, малой силой предприняли разведывательную вылазку в Запорожскую Сечь. Решительность Григория Потёмкина, одобренная правительством, во вверенном генералу Текели корпусе не обсуждалась. Остановить продвижение вперёд лучших в мире боевых порядков правительственной армии не мог никто. Пролитие капли крови русского солдата нарушало мир Отечества, а за это верные присяге воины самодержавия карали строго. Поставленная не совсем простая задача исполнялась достаточно строго, что особенно чувствовалось во взаимодействии родов войск. Артиллеристы, соблюдая меры предосторожности, решительно выкатывали на выгодные позиции орудия, но поджигать фитили не спешили. Фланги Орловского пехотного полка в случае внезапной атаки конницы сечевиков прикрывала кавалерия барона Розена. Боевая машина, поставленная на боевой взвод своим благоразумным воеводой, замерла, ожидая последнего приказа.
Растворившись на незнакомой местности, ушла вперёд разведка капитана Листьева. К удивлению многое повидавшего на турецком фронте офицера, в округе стояла жуткая тишина. Звёзды, отстоявшие последнюю стражу ночи, безудержно таяли в набирающем свет утреннем небе. Восток окрашивался берёзою. Сладкий запах травы и нескончаемая песнь соловушки тревожили солдатские сердца, наполняли их жизненной силой. Верный присяге молодой капитан умирать от руки православного брата сегодня вовсе не собирался.
Выполняя поставленную перед отрядом задачу, стараясь не привлекать к себе внимания, разведка незаметно прошмыгнула слободу. Когда возле колодезя, спрятавшегося среди высоких орехов, неожиданно наткнулись на казачку, проявлять себя раньше времени не стали, замерли на местности, плотно прижавшись к земле. Время превратилось для разведчиков в вечность. Ни о чём не подозревая, с наполненными до краёв вёдрами, статная молодица наконец не спеша направилась к своей хате. Округа уже просыпалась. Отдохнувшие за ночь казаки отходили от сна, гнали прочь со двора скотину. Сгоняя вредную мошкару с огромных цветов высокого подсолнуха, ловкие солдаты разведки скрытно подтянулись к редутам, где за добротными укреплениями мирно встречали утро спящие хохлы. Разбившись на группы, осторожно занялись сменой караула при артиллерии. Беспечность охраны внешнего коша поражала. Нынешняя ситуация явно играла на руку разведчикам, которые удачно брали врасплох расслабившихся на утренней зорьке горе-часовых. Через раз дыша, словно приведения, просочились-таки в караульное помещение. На столе ярко горела свеча, вокруг пламени которой кружил ночной мотылёк. Дюжий казачище, облокотившись спиной о стену, сладко спал. Испугавшись внезапного вторжения, изжарившись в открытом пламени свечи, мотылёк рухнул на стол. Разведчик Лёвушкин бесшумно отстранил ружьё от спящего запорожца. Листьев тем временем осторожно вытягивал из-за пояса верзилы тяжёлый пистоль. Длинный ствол нагретого телом оружия лишь слегка задел люльку, спрятанную за тем же широким поясом, отчего сладко спящий казак мгновенно открыл глаза. Не обращая внимания на нацелившегося в него из карабина Лёвушкина, запорожец спокойно достал, а затем раскурил огромную, похожую на лягушку, трубку. После нескольких добрых затяжек табачным дымом, украинский богатырь простодушно улыбнулся, хитро сощурил василькового цвета глаза и громко молвил:
– Дивись, хлопцы, в нашем полку прибыло.
В нише тотчас на широком топчане зашевелились товарищи. Потревоженные внезапным вторжением непрошеных гостей, запорожцы без всякой паники рассаживались по всему лежаку. Важно расправляли длиннющие усы, по-детски сопели, подобно ленивцам почёсывались. Казалось, что они давно ждали этого момента, отчего с нескрываемым интересом разглядывали хитрющими глазищами переодетых в запорожцев разведчиков.
У ворот внутреннего коша разведка, наконец, раскрыла себя. Служба при входе в столицу Запорожского Войска неслась исправно. Поднимая лай местной злобной псарни, в слободу беспрепятственно входили лихие егеря полковника Языкова. Кавалер полковник Розен, сомкнув ряды своих доблестных всадников, опасаясь подвоха, предусмотрительно схоронился в ближайшей роще, готовый отразить любую вылазку конницы Войска Запорожского. Полковник Мисюрев, с белым флагом и парламентёрами, спешно прибыл к дубовому частоколу с внешней стороны рва и не очень убедительно потребовал препроводить себя к кошевому атаману.