Заставь меня жить

Your Personal Boggart

Именно в эту секунду я вынырнул из сна.

Откинув одеяло, опускаю ступни на холодный пол, надеясь, что хотя бы это приведёт меня в чувство. Становится немного легче, но я всё же решаюсь спуститься на кухню за стаканом воды. Как был - в пижамных штанах и футболке - осторожно выскальзываю в коридор с палочкой, на конце которой сияет холодный огонёк Люмоса, и, стараясь не шуметь, спускаюсь по лестнице.

Прикрыв за собой дверь кухни, зажигаю свечи на подсвечнике, гордо стоящем в центре стола, и нашариваю в шкафу чистый стакан. Три свечи оказываются не в силах осветить просторную

кухню, но я не хочу раздражать глаза обилием света.

Опрокинув в себя стакан воды, я споласкиваю его под краном, из-за шума сильного напора не различив шорох открывшейся двери. Вернув стакан в шкаф, ничего не подозревая, поворачиваюсь в сторону выхода и едва не вскрикиваю от неожиданности, увидев слабо освещённый силуэт человека.

Снейп подходит ближе и ошарашено выгибает брови, не меньше меня удивлённый встречей, в то время как я прижимаю ладонь ко рту и пытаюсь отойти от испуга. К слову, профессор выглядит так, будто до сих пор не ложился: по-прежнему облачённый в те же брюки и рубашку и без малейшего намёка на сонливость в лице.

– Вы меня напугали, - произношу не своим голосом, опираясь обеими руками на стол и переводя дух.

– Это не новость, - хмыкает он и склоняет голову к плечу, заглядывая мне в лицо. Дрожащие тени от волос падают на его глаза, не позволяя разглядеть их выражение, и вся ситуация начинает потихоньку щекотать нервы. За каким-то дьяволом говорю, что я в порядке, после чего отталкиваюсь от стола и спешу поскорее оказаться в своей комнате, но повелительный тон Снейпа вынуждает остановиться:

– Гарри, вернись.

Даже то, что он произнёс моё имя, не убавляет жесткости фразы: таким тоном обычно подлавливают учеников, гуляющих по Хогвартсу после отбоя.

Зажмурившись изо всех сил, считаю до трёх и медленно поворачиваюсь вокруг своей оси.

Зачем он это делает? Ещё до того, как лечь спать, я утвердился во мнении: не всё, что связано со мной, стало ему безразлично. Он почти такой же, как и прежде, когда дело касается того, что случится уже через два дня. Просто потому что он - человек чести, сдержит слово и до конца сыграет свою роль в этой истории. В остальном же (под этим я подразумеваю наше, так сказать, неофициальное общение) его холодности могут позавидовать все призраки Хогвартса, и это, как я уже говорил, вполне заслужено мною.

Тогда почему он останавливает меня?

Снейп присаживается на край высокого стола и сцепляет пальцы замок, при этом его довольно-таки расслабленная поза не вяжется с тяжёлым взглядом. Вздохнув в поражении, возвращаюсь и прислоняюсь к краю мойки. Вопросительно смотрю на профессора, и тот устало вздыхает.

– Чем же я заслужил такой взгляд?

Я оторопело хлопаю ресницами.

– Какой «такой»?
– тупо переспрашиваю, а он кривит угол рта и отвечает, глядя в потолок:

– Настороженный. Испуганный. Будто я вот-вот должен сказать или сделать что-то очень неприятное.

Свечи горят за его спиной, и мне с трудом удаётся удерживать себя на месте, безжалостно убивая желание подойти ближе, чтобы заглянуть ему в лицо, удостовериться, что тень горечи, скользнувшая по острым чертам, не была обманом зрения.

Я тушуюсь и низко опускаю голову, отчего подбородок

едва не касается груди, и хочу слиться с темнотой, лишь бы не чувствовать той убийственной тоски, что раздирает душу. Ведь я не знаю, что ему ответить. Что действительно напуган? Но не тем, что случится через два дня - тут уж ничего не поделаешь, - а тем, что, возможно, навсегда потерял нить, по которой мог выбраться из лабиринта противоречивых чувств.

Потому что не знаю, что мне делать.

Зная Снейпа, он будет долго и упорно молчать, пока в нём не накопится достаточно эмоций, чтобы разом вывалить их на меня, и, боюсь, что не выдержу их силы. Дело не в том, что он, упаси Мерлин, ревнует меня к Барти. Ревность - слишком низкое чувство, говорящее о неуверенности в себе, что совершенно не свойственно такому сильному и самодостаточному человеку, как Снейп. Он никогда не опустится до подобного. Даже если забыть о факте моего неверия в возможность ревности, сама ситуация чудовищна: он уловил аромат одеколона Крауча-младшего, который не успел выветриться, как я буквально кидаюсь на шею Снейпу. Если взглянуть со стороны, какая картина вырисовывается? Правильно: я - неадекватный семнадцатилетний парень, который кидается от одного взрослого мужчины к другому, проявляя чудовищное неуважение к тому из них, кто так много сделал для меня. Разве так я должен благодарить его? Так я должен отплатить за всю колоссальную помощь, что Снейп оказал мне?

Это неуважение, это даже хуже неуважения. Это то, что делает меня последней скотиной. Я сам себе противен из-за того, что так поступил с самым дорогим человеком на всей планете. И дело не только в Барти, он был лишь недостающим звеном в цепи моих неправильных действий, а вообще во всех необдуманных поступках, которые неизменно влекли за собой огромный риск собственной жизнью и жизнью других людей.

Только как это объяснить Снейпу? Мои объяснения ему не нужны, я уже сделал предостаточно, чтобы он смог понять, что я из себя представляю. Что самое удивительное, я с лёгкостью принимаю это, потому что от правды и от себя не убежишь. Хоть и стараюсь не обращать внимания на пугающее чувство пустоты в районе солнечного сплетения.

– Это очень сложно объяснить, но одно могу точно сказать: проблема не в вас.

Снейп отзывается моментально, слегка поведя подбородком в мою сторону:

– Ты прав, проблема действительно не во мне. Твоя проблема здесь, - он демонстративно постукивает кончиком пальца по виску и делает паузу, во время которой словно что-то решает для себя. Я не замечаю, в каком волнении вцепляюсь в край футболки, когда Снейп решительно расправляет плечи и чётко спрашивает:

– Что ты хочешь от меня?

Я на миг теряюсь и даже распрямляю ссутуленную спину, глухо переспрашивая:

– В каком смысле, «что я хочу»?

– В прямом и самом глобальном, - нехотя поясняет Снейп и, наконец, смотрит на меня. Не мимо, не сквозь, а только на меня, почти как раньше: прямо и открыто.

В таком густом полумраке сложно что-либо разглядеть, но я отчётливо вижу, как отражаются дрожащие огоньки свеч в его зрачках, и нервно сглатываю.

Потому что ответ: «Вас» вряд ли будет звучать корректно.