Заставлю вспомнить Русь...
Шрифт:
Борис обиженно поджал губы.
— Кмет, ты уже всё обдумал и принял решение без меня. Раз так, наш разговор бесполезен, ведь мои советы тебе не нужны.
— Советы — да, но мне необходим ты сам. С тех пор как твоя дочь вышла замуж за знатного ромея, а её сын стал воспитываться в Константинополе, я заметил, что ты начал тяготеть к империи и некогда ненавистные нам обоим ромеи превратились в твоих лучших друзей. Именно такой человек мне сейчас нужен. Я дал русам триста воинов и тем заслужил их доверие, воевода Любен будет поддерживать связь между мной и ними. Однако мне также необходим человек, который стал бы связующим звеном между мной и империей, будучи одновременно предан мне и верен ей. Этим человеком станешь ты, Борис, поскольку только тебе я могу открыть все тайники своей души. Ответь, согласен ли ты быть таким человеком?
— Согласен, —
Младан отошёл от окна, остановился против собеседника.
— В своей игре с русами я дал Любену козырь — триста воинов. Не хочу остаться в долгу и перед тобой, поскольку доверие ромеев для меня важно не меньше, чем их врагов. Поэтому, Борис, ты сейчас же отправишь к спафарию Василию гонца с грамотой. В ней известишь его о прибытии ко мне тысяцкого Микулы, о том, что я был вынужден уступить ему триста дружинников, которые вместе с русами сегодня вечером покинут мой замок. Напишешь, что твои верные люди скрытно последуют за этим отрядом и будут сообщать о нём одновременно тебе и спафарию. — Кмет опустил в пол глаза. — Как видишь, я не оставил без моих щедрот никого: киевлянам подарил три сотни воинов, ромеям дал право распорядиться жизнью и смертью четырёхсот русов и болгар, а также предоставил возможность обнаружить и уничтожить основной отряд тысяцкого Микулы, находящийся вне замка. И как мало я хочу за всё это — всего трое суток спокойной жизни.
Борис почтительно склонил голову.
— От имени спафария обещаю тебе их, кмет. Теперь дозволь покинуть тебя: мне надобно срочно написать грамоту ромеям, отправить с ней гонца и заняться лазутчиками, которые пойдут по следу отряда тысяцкого Микулы и сотника Мирко.
Прочитав полученную от воеводы Бориса грамоту, спафарий Василий надолго задумался.
В Болгарии он находился не первый раз: приходил на эту землю с яростью в груди и оружием в руках как враг, бывал при дворце болгарских царей в качестве почётного гостя, щедро расточавшего лесть и дорогие подарки. Поэтому он неплохо знал и блестящих придворных вельмож, и лучших болгарских военачальников. Среди последних ему был известен кмет Младан, с которым судьба заставляла Василия встречаться и на поле брани с обнажённым мечом в руках, и за праздничным столом с поднятым заздравным кубком. Однако он всегда знал болгарского кмета как непримиримого противника Византии и последовательного сторонника Руси, с которой у того были связаны все надежды на лучшее будущее своего народа. Не происходило ни одной битвы с Византией, в которой не участвовал бы Младан с дружиной, в боях с империей сложили головы его отец и два брата, меч легионера Нового Рима три года назад лишил кмета руки, превратив его в калеку. Сообщение воеводы Бориса, что Младан не только не поддержал русов и не выступил с ними против империи, но даже сознательно подставил под удар и возможную гибель значительный их отряд и триста собственных дружинников с лучшим своим сотником, заставило Василия серьёзно призадуматься.
В надёжности и достоверности сообщения Бориса спафарий не сомневался нисколько: он имел на это веские причины. Дело в том, что византиец, муж дочери Бориса, являлся племянником Василия. За те несколько лет, как он приобрёл новых родственников из Болгарии, далеко не глупый спафарий приложил немало сил, чтобы как можно лучше постичь истинную сущность болгарского воеводы. Вначале он отметил бросавшиеся в глаза жадность и тщеславие Бориса, а в конце концов смог обнаружить в его характере главное для себя: непомерно раздутый эгоизм и тщательно скрываемую зависть ко всем, кто стоит выше его по знатности рода или достигнутому служебному положению, в первую очередь к кмету Младану.
На этих слабостях воеводы стал осторожно и умело играть спафарий, стремясь в будущем сделать из Бориса послушную в своих руках куклу. При каждом удобном случае он возносил до небес ум, храбрость и всяческого рода действительные и мнимые заслуги Бориса. Сокрушался, отчего они до сих пор по достоинству не оценены ни кметом, ни при царском дворе, возмущался, почему другие вельможи, сделавшие для Болгарии значительно меньше Бориса, занимают в иерархической лестнице куда более высокое положение, чем он. А с появлением у воеводы внука Василий смог влиять и на его дедовские чувства: постоянно восхищался малышом и его способностями, засыпал его дорогими подарками, сулил тому при византийском дворе блестящую карьеру, обещая
Но если личность воеводы Бориса была ясна спафарию до конца, то мотивы последних поступков Младана являлись для него полнейшей загадкой.
Возможно, всё гораздо проще, чем он предполагает? С тех пор как Болгария приняла христианство, а её цари, женясь на гречанках, стали родниться с императорами Нового Рима, среди болгарской знати произошли весьма заметные изменения. Часть её также поспешила связать себя родственными узами со знатнейшими и богатейшими византийскими фамилиями, начала перенимать греческий быт и привычки, её былые настороженность и подозрительность к хищному и опасному соседу сменились лояльностью и терпимостью. Почему подобной метаморфозы не могло произойти на старости лет и с кметом Младаном? А может, покой в его душу внесли молодая красавица жена и единственная дочь-наследница? Не исключено, что так поздно пришедшее к Младану семейное счастье как раз и заставило его сейчас отрешиться от бранных дел и искать спокойствия? Кто знает?
Если дело обстоит именно так, тяга старого кмета к тихой, размеренной жизни только на руку Василию. Ему даже не нужна помощь дружины кмета, главное, чтобы спафарий был спокоен за собственный тыл и не опасался удара болгар в спину. Нейтралитет кмета позволит ему снять с горных перевалов три когорты пехоты, которыми осторожный Василий предусмотрительно прикрыл занятый византийцами участок побережья со стороны владений кмета. Лишь бы знать, что за пассивностью Младана не кроется никакая ловушка, только бы поверить, что болгары не примут участия в предстоящих сражениях и спафарию будет позволено схватиться с русами один на один. Но разве дано смертному проникнуть в чужую голову, разве суждено ему читать находящиеся в ней мысли? Поэтому следует запастись терпением и ждать прибытия первого из тех лазутчиков, которых послал за русско-болгарским отрядом тысяцкого Микулы воевода Борис...
Гонец прискакал под утро. Предупреждённая спафарием стража сразу доставила его к полководцу в шатёр.
— Ну? — коротко спросил Василий, набрасывая на плечи плащ и усаживаясь в кресло.
Гонец вначале шагнул к серебряному кувшину с водой, жадно и шумно напился. Снял шлем, вылил остатки воды на слипшиеся от пота волосы.
— Говори, я жду! — нетерпеливо прикрикнул спафарий.
Болгарин спокойно, не торопясь, стряхнул капельки воды с усов и коротко стриженной бороды, лишь после этого взглянул на Василия.
— Не спеши, спафарий, успеешь узнать всё. Для того и прискакал к тебе. — Гонец перевёл дыхание, провёл рукой по слезившимся от быстрой скачки глазам. — Слушай, ромей.
Рассказ гонца был краток. Лазутчики воеводы Бориса скакали за русско-болгарским отрядом до наступления темноты, надеясь, что тысяцкий Микула ведёт его на соединение с остальными двумястами своими дружинниками. Этого не случилось. Отряд завершил дневной путь в одном из глухих лесных урочищ, стал располагаться в нём на ночь. Никаких других русов в этом месте не оказалось. После короткого отдыха полусотня прибывших русов во главе с тысяцким поскакала дальше, в сторону побережья. Трое лазутчиков остались следить за основной частью отряда, двое, в том числе гонец, отправились за группой тысяцкого. Им повезло: именно эта полусотня привела их к русам, которых они ожидали увидеть вечером в лесном урочище. Сейчас эти две с половиной сотни под командованием тысяцкого Микулы находятся недалеко от моря, в ущелье у одной из малоприметных бухт среди прибрежных скал.
— Я оставил напарника следить за русами, а сам прискакал к тебе, — закончил гонец. — Теперь, ромей, ты знаешь всё и волен поступать как считаешь нужным. А мне вели дать свежую лошадь, я должен как можно скорее вернуться к напарнику.
— Ты получишь свежую лошадь, — пообещал Василий. — Но прежде отдохни, умойся и поешь. Я сам решу, когда тебе возвращаться. Иди.
Оставшись один, спафарий запустил пальцы правой руки в бороду, прикрыл в задумчивости глаза. Рассказ гонца многое для него прояснил, однако поставил и ряд неотложных вопросов. Почему русский тысяцкий не собрал свой отряд воедино? Что надобно двум с половиной сотням русов на побережье? И как поступить ему самому, спафарию Василию, за спиной которого притаились в двух местах шесть центурий славян, отважных и умелых воинов, предводительствуемых одним из лучших русских военачальников?