Заставлю вспомнить Русь...
Шрифт:
— Когда отплываем, патрикий?
— Сегодня. И как можно быстрее...
Лицо воеводы Бориса было спокойно и невозмутимо, хотя самого Бориса распирало от любопытства. Утром в замке его разыскал один из отправленных за отрядом тысяцкого Микулы лазутчиков и сообщил, что привёз грамоту кмету от спафария Василия. Её содержания гонец не знал, а сломать печать, чтобы первому прочитать присланный пергамент, воевода не решился. Подробно расспросив лазутчика о том, что он увидел и услышал в византийском лагере, Борис велел передать грамоту кмету. Весь день воевода ходил как на иголках, не сводя
— Воевода, — тихо начал Младан, сидя в кресле у треножника со свечами, — сегодня утром гонец доставил мне грамоту от ромейского спафария, командующего войсками империи на Болгарском побережье. Прочти её.
Трясущимися от нетерпения пальцами Борис взял пергамент, развернул, быстро пробежал глазами. Грамота, как все подобные византийские послания, была написана длинно и витиевато, однако воевода давно научился отделять в них зёрна от плевел, а потому сразу проник в её истинный смысл.
— Что молвишь, воевода? — поинтересовался Младан, не спускавший с Бориса глаз. — Кажется, спафарий не особенно нам с тобой доверяет?
Борис изобразил на лице глубокое раздумье, неопределённо пожал плечами.
— Спафарий пишет, что, как настоящий брат по вере, заботится о благополучии твоей семьи. Может, он на самом деле хочет добра, кмет? Ведь в горах столько русов, а в замке всего сотня дружинников. Действительно, может случиться всякое.
Младан грустно улыбнулся:
— Знаю я подобных братьев по вере. Спафарий просто не верит мне и желает иметь мою семью в качестве заложников. Не дай Бог тогда чем-либо не угодить ему! Он живо явит мне свою братскую христианскую заботу и доброту.
— Но ты можешь не посылать к нему близких, — возразил Борис. — Спафарий ведь не приказывает тебе делать это, а только предлагает защиту от русов, — осторожно добавил он.
— Если я не воспользуюсь его так называемым приглашением, он заподозрит во мне самые чёрные замыслы. Не знаю, насколько далеки от моего замка русы, но ромейские когорты стоят на перевалах меньше чем в одном переходе от нашей границы. Этой грамотой спафарий предъявил мне ультиматум: либо я отдаю в его руки свою семью и оказываюсь всецело в его власти, либо, в случае отказа, он объявляет меня врагом империи и постарается уничтожить раньше, чем воевода Любен соберёт полностью дружину и сможет прийти мне на помощь. Вот что, Борис, кроется за этим предложением ромейского брата-христианина Василия.
Борис склонил голову набок, хитро прищурился.
— Может, он и прав, кмет? Все знают тебя как сторонника Руси и недруга империи. Неудивительно, что спафарий решил получить веские доказательства твоего расположения к нему.
Кмет тяжело вздохнул, встал с кресла, подошёл к окну.
— Ты прав, воевода. Как бывший воин, я хорошо понимаю спафария: кому хочется иметь у себя за спиной ненадёжного союзника? И потому я принял нелёгкое для себя решение. Подойди сюда.
Борис приблизился к окну и увидел во дворе замка пять повозок, в которые дружинники грузили сундуки, всевозможный домашний скарб, бочонки и корчаги с питьём, мешки и корзины с едой. Возле передней повозки Борис в полутьме смог рассмотреть одетую в дорожное платье жену кмета, рядом с которой молодая крепкая нянька держала на руках маленькую дочь Младана.
— Я отправляю семью к спафарию, —
Акрит легко соскочил с дерева на землю, пружинисто выпрямился. Поправил сползшую на глаза каску, подскочил к Фулнеру.
— Русы, господин!
Викинг, безмятежно дремавший в тени орешника, встрепенулся, вскочил на ноги.
— Сколько?
— Десять русов и проводник-болгарин.
— Куда скачут?
— В сторону замка кмета.
— Я сам хочу взглянуть на них. Помоги мне.
Акрит помог Фулнеру взобраться на нижнюю ветвь дерева, с которого только что спрыгнул, после чего викинг без особых затруднений добрался до вершины. Когда он снова очутился на земле, вид у него был явно озадаченный.
— Что прикажешь делать, господин? — спросил старший из акритов. — Где встретим русов и сколько будем брать живыми?
— Помолчи, ромей! — зло оборвал его Фулнер. — Лучше назови самых метких у тебя стрелков.
— Я и Гавриил.
— Оба будете стрелять в руса, которого я укажу. Один пусть попадёт ему в ногу, другой — в плечо. Только в эти места, и никуда больше. Хорошо понял меня?
— Да, господин. Что делать с остальными русами и болгарином?
— Они мне не нужны, а потому пусть сгинут под стрелами. Но учти, что ни один из них не должен уйти отсюда живым.
— Может, двух-трёх взять в плен? — предложил старший из акритов. — Вдруг кто-нибудь из русов да развяжет язык?
Не будь с ними варяга, акрит так и поступил бы. Однако старшим над всем византийским отрядом был назначен именно этот викинг, вчерашний раб, заслуживший чем-то благосклонность самого спафария Василия. Викингу были подчинены даже двое опытных, заслуженных центурионов, а потому ему, простому начальнику десятка акритов, сам Бог велел повиноваться варягу и не навлекать на себя его гнев. Поскольку бывший раб не имел ни военного, ни придворного звания, так почитаемых в византийской армии и являющихся одной из основ взаимоотношений между начальниками и подчинёнными, старший из акритов и обращался к нему со всей возможной в таких случаях почтительностью — «господин».
В ответ Фулнер указал византийцу на сухое, с искривлённым стволом дерево, на ветвях которого головами вниз висели несколько обнажённых по пояс болгар. Их спины были исполосованы плетьми, на груди и шеях ещё дымились раны от калёного железа, с щиколоток бахромой свисали лоскуты содранной кожи.
— Взгляни на этих болгар, скакавших по каким-то делам в замок. Разве услышали мы от них хоть одно слово? — спросил у акрита Фулнер. — Я хорошо изучил русов и уверен, что они будут молчать так же, как эти пленные болгары. Но с русами нам может повезти: я знаю их командира, поэтому у меня появилась забавная мысль. Слушай...