Заставлю вспомнить Русь...
Шрифт:
— Конечно, — спокойно ответила Ольга. — Дабы предотвратить в Киеве расправу над христианами, надобно поступить так. Тебе как пастырю городских христиан следует сегодня же во всеуслышание объявить от их имени, что вы скорбите об Игоревом поражении и погибших воинах так же, как другие русичи. В доказательство этого все купцы-христиане, в том числе чужеземцы, пожертвуют часть денег и товаров в пользу семей воинов, ушедших из Киева в поход с Игорем, и Перуну, в чьих руках находится их судьба. Это сразу уймёт ярость и жрецов, и городской черни, помышляющих не столько о мщении христианам, сколько о подвернувшемся удобном случае прибрать к своим рукам их добро.
— Чернь крайне неблагодарна и быстро забывает своих благодетелей, — грустно произнёс Григорий. — Да и жрецы вряд ли откажутся от возможности ещё раз получить дары. Поэтому, единожды отведя от себя щедрыми подарками угрозу погрома, киевские христиане вовсе не избавятся
— Ты прав, Григорий, купцам-христианам в Киеве придётся расстаться со своим богатством в два приёма. Первый раз это произойдёт, когда гонец-порубежник сообщит сегодня на воеводской раде о появлении в устье Днепра ромейских кораблей. Думаю, для предотвращения погрома будет достаточно, если купцы-христиане пожертвуют Перуну и семьям ушедших в поход воинов внушительную сумму денег и часть товаров. Второй раз им придётся откупаться, когда Киева достигнут вести, что корабли в днепровском лимане — всего лишь передовой отряд огромного ромейского флота, плывущего напасть на Русь. Теперь купцам нужно будет отдать граду Киеву на его защиту оставшиеся деньги и товары, а главному воеводе Ярополку пожертвовать для нужд русского воинства свои корабли, чтобы ему было на чём противостоять недругу. А дабы христианам не пришлось откупаться третий раз и уберечь их от непредсказуемых последствий, я велю на следующий день после повторного приношения даров взять твою паству под стражу и отправлю своими заложниками куда-нибудь подальше от киевской черни, например, в Вышгород или Переславль. Поскольку никакого нашествия ромеев на Русь не последует, киевские христиане спокойно переждут там опасное время и невредимыми возвратятся в стольный град.
— Иногда не сбываются самые тщательно разработанные планы. А я ставлю на карту жизнь и смерть сотен моих прихожан. Так рисковать нельзя.
— Значит, не рискуй, — невозмутимо заявила Ольга. — Но знай, что я твёрдо решила принять христианство, а для этого мне крайне необходима угроза Руси со стороны Нового Рима. И эта угроза появится обязательно, даже если мне придётся воспользоваться не твоей помощью, а кого-то другого. В этом случае мне интересно было бы услышать, как ты собираешься спасать свою паству без моей помощи. Может, скажешь?
— Великая княгиня, ты не имеешь права ради своего крещения ставить на грань уничтожения всю нашу общину, сотни киевских христиан. Да что их, если последствием твоих действий может стать запрет христианам на долгие годы жить на Руси.
— Я стану христианкой, несмотря ни на что, — жёстко сказала Ольга. — Против моего решения бессильны любые доводы, потому что таким способом я спасаю собственную жизнь и борюсь за право на рождение своего ребёнка. А за это я буду сражаться против кого угодно и до последнего, не заботясь о цене своей победы. А до твоей паствы, Григорий, мне нет дела. Разве не ты уверял меня, что жизнь и смерть каждого христианина в руках Божьих, и, если твои прихожане примут гибель от язычников, значит, такова воля Всевышнего, и не тебе ей противиться. А святость моей души меня не волнует, ибо пути Господни воистину неисповедимы. Помнишь, кто первым из всего человечества вошёл в Царствие Небесное? Разбойник, который в своё время спас младенца Иисуса и Богоматерь от шайки разбойников. Церковь назвала его «благоразумным разбойником» и полагает, что это он был распят вместе с Христом по правую руку от него. Так почему и мне не стать «благоразумной княгиней-язычницей», сделавшей для блага христианства на Руси больше, нежели смогла бы вся твоя паства, и, по-видимому, желаешь свершить ты сам, её поводырь?
Взгляд великой княгини был направлен прямо в глаза Григория, голос звучал резко и сухо, и он отчётливее, чем когда-либо прежде, понял, что перед ним совсем не та женщина, с которой он некогда начинал беседы на садовой тропе. Та Ольга задавала вопросы, делилась сомнениями, а эта позволяет себе обличать его и считать свою точку зрения выше его собственной. А может, в данном случае права как раз Ольга, а не он? Сколько веков патриархи Нового Рима пытались окрестить Русь, сколько приложили для этого сил, а дело до сих пор не сдвинулось с мёртвой точки. Хотя со времён князя-христианина Аскольда Русь считается Шестидесятой Восточной (Православной) епархией константинопольского патриарха, причём два христианских храма имелись в Киеве ещё до Аскольда, хотя службы в киевских церквах ведутся на греческом и русском языках, а духовные книги давно переведены на славянский язык и писаны на кириллице, христианство оставалось чуждым подавляющему числу русов и холодно воспринималось владыками из великокняжеского терема и их окружением.
Возможно, Ольга действительно счастливый дар судьбы, на который в своё время он
— Твоё стремление стать христианкой весьма похвально, великая княгиня, и я не вправе противиться ему, — сказал Григорий. — Права ты и в том, что в этом мире всё творится по воле Божьей, и чему по его предначертанию суждено случиться с киевскими христианами, то неминуемо и случится. Поэтому давай говорить о том, что касается лишь меня, пастыря киевских христиан, и тебя, решившей стать нашей сестрой по вере.
— Предлагаю оставить в покое моих будущих братьев и сестёр по вере... пока, разумеется... и обсудить то, что требует наших с тобой неотложных и решительных действий. Ты готов сделать то, о чём я говорила: создать видимость, что Руси в ближайшие дни грозит неминуемое нашествие ромеев? Причём это ни в ком не должно вызывать сомнений и восприниматься как непреложная истина даже таким осторожным и недоверчивым человеком, как оставленный со мной главный воевода Ярополк.
— Готов. Теперь мы с тобой единомышленники, великая княгиня, и я намерен узнать обо всём, что ты замыслила. Не только потому, что не хочу напрасно рисковать там, где этого можно избежать, но и потому, что как бы ни был хорош твой план, я, возможно, смогу его в чём-то улучшить. По этому поводу на Руси говорится так: один ум — хорошо, а два — лучше.
— Мой план, Григорий, хорош тем, что предельно прост, и его исполнение вполне под силу двум людям — тебе и мне. От тебя требуется всего две вещи: убедить моих воевод и киевских горожан в том, что не сегодня-завтра под стенами Киева появятся ромейские войска, и затем тайно крестить меня. А мне предстоит сделать ещё меньше. Если на Русь придёт весть о гибели князя Игоря, я всенародно и громогласно объявлю, что являюсь христианкой, и откажусь повиноваться всем языческим законам, касающимся меня как великой княгини и женщины, и вступлю в смертельную борьбу со всеми и каждым, кто усомнится в моём праве быть наследницей всех прав и продолжательницей дел моего покойного мужа. А ежели князь Игорь возвратится на Русь живым... что ж, буду держать перед ним ответ за вероотступничество. Его я объясню тем, что в годину суровых для Руси испытаний только так смогла спасти её, себя и носимого в чреве Игорева ребёнка. Как великая княгиня я спасла Русь от вражьего нашествия, как жена и мать спасла себя и будущего княжича от происков тайных недоброжелателей, которые обязательно воспользовались бы появлением ромеев, чтобы сместить со стола великих князей меня, женщину, и занять его самим. Я постараюсь убедить князя, что в моём положении принятие христианства было единственным спасительным выходом. Ведь имперское нашествие на Русь лишь потому и не состоялось, что ромейские военачальники не осмелились без личного приказа императора и согласия патриарха начать войну с державой, правительница которой только что приняла их веру и пожелала жить с Византией в мире и согласии.
Впервые за всё время разговора Григорий усмехнулся:
— В таком случае, великая княгиня, в своём плане ты не домыслила ещё одного поступка, который мне якобы предстоит совершить — сообщить ромейским полководцам о принятии тобой христианства и стремлении жить в мире с империей. Иначе откуда они об этом узнают, чтобы не позволить своим войскам вторгнуться в пределы Руси?
— Ты начинаешь шутить, значит, у тебя улучшилось настроение, — заметила Ольга. — Рада этому. А весть о моём крещении, которую твой прихожанин якобы доставит ромейским полководцам, выглядит настолько малозначащим событием, что я не сочла нужным остановиться на нём.
— Ты права, это сущий пустяк, не заслуживающий внимания. А повеселел я потому, что мне в голову пришла мысль, как облегчить твоё положение при разговоре с мужем. Ты собираешься убедить Игоря, что приняла христианство в расчёте, что император-христианин Нового Рима не начнёт войну против такой же христианки, великой русской княгини? На месте Игоря я задал бы тебе два вопроса. Первый: действительно ли существовала угроза ромейского вторжения или это лишь плод неуёмного женского страха? Второй: даже если эта угроза на самом деле существовала, нельзя ли было остановить её каким-либо другим способом, кроме своего крещения? Что ответила бы ты на эти вопросы?