Застеколье

Шалашов Евгений Васильевич

– Давайте, – воинственно повернулась ко мне Ксюша, зачерпнув пальчиками «волшебную» пасту.

Я подставил свою драную физиономию, а Ксюшка, старательно и нежно принялась втирать в ссадины и ушибы «чудодейственное» снадобье. И, действительно, боль отступила.

Не удержавшись, взял ее ладонь, не по девичьи, жесткую и поцеловал. Девушка смутилась и принялась собирать раскиданные лекарства. Небрежно захлопнула крышку, засунула коробку в шкаф и повернулась ко мне:

– Олег Васильевич, вы тоже меня «кротом» считаете?

– А

почему тебя кто–то должен им считать? – ответил я вопросом на вопрос.

– Это же очевидно, – жестко усмехнулась девушка. – Камеры в вашем кабинете... Потом – покушение у кафе. А кто знал про кафе, кроме меня?

– Давай, там поговорим, – кивнул я на дверь в свой кабинет. Приемная не казалась надежным местом.

Я не стал занимать начальственное кресло, сел на стул и кивнул Ксении на место рядом.

– Пистолет верните, – попросила она. – Если сомневаетесь – можете обойму забрать.

– У тебя в ящике еще одна, – усмехнулся я. – И «заначка» где–нибудь лежит.

– Откуда? – ненатурально вытаращила на меня глазки Ксюша. – Нам патроны на стрельбы по счету выдают, каждую гильзу проверяют.

– Ксения, не смеши меня. По нормам – две обоймы положено. Одна в рукоятке, вторая в столе где–нибудь. А заначка… Чтобы оперативному работнику, хоть он под секретаршу работает, патрон–другой не умыкнуть? У тебя, с той же стажировки, не меньше обоймы осталось, да? А насчет табельного оружия, будем считать, что ты его мне на хранение сдала. Я расписку напишу. Так, мол и так, майор госбезопасности Кустов О.В. взял на временное хранение табельное оружие старшего лейтенанта… Ну и так далее…

– Весельчак вы, Олег Васильевич. Каким в школе были, таким и остались, – покачала головой Ксюшка. – А мне не до смеха. Я же знала, куда работать, то есть… – поправилась она, – куда служить иду. Нам на Высших курсах показывали, что с человеком укол делает. Извините за грубость, но из всех щелей течь будет, а потом уже крыша поедет. А потом что? Дурка, до конца дней? Меня сегодня же в оборот возьмут. И вы заступаться не станете. Вон, как вы вскинулись, когда пистолет увидели. Решили, что я сейчас в вас стрелять начну?

– А ты поставь себя на мое место. Ты только что отбивалась от киллеров, потом – тебя промурыжили в полицейском участке. Ты идешь к себе, а там – дядька с пистолетом в руке. Ну, как?

– Да… Картинка… – после некоторой паузы сказала девушка. – Я что–то и не подумала… А ведь вы правы.

– Голова не болит? – поинтересовался я, начиная переживать из–за затрещин, которые «выдал» девчонке.

– Есть немного, – призналась Ксения. – Тяжелая у вас рука, товарищ полпред.

– Извини, это я так, сгоряча, – пряча глаза от стыда

– А, ничего… – отмахнулась Ксюха. – На тренировках еще и не то бывает. А когда мне сыворотку засадят – еще и не то будет…

– Ох, Ксюшка, – покачал я головой. – Знаю я, что это такое. Штука, малоприятная.

Что такое «сыворотка правда» я помнил по собственному опыту. Когда

тебя выворачивает наизнанку, голова взрывается, а боль такая, что готов стащить с себя шкуру через голову…

Ксения недоверчиво посмотрела на меня, а потом пожала плечами:

– Ну, вы–то, человек особенный. Камеры глушите, в кабинете появляетесь, неизвестно откуда. А я простая девка. Как представлю, что я кричу, извиваюсь от боли – худо становится. Но это–то еще ладно, но после сыворотки человек перестает быть человеком. У меня мама целый год в коме лежала, мы на ней памперсы меняли, обмывали. Я такой жизни не хочу! Лучше – дайте мне пистолет, Олег Васильевич. Я застрелюсь – и, всем спокойней будет.

Я почувствовал, что начинаю злиться. Такое со мной бывало очень редко. Но, как говорят, метко. Мои ученики, которым доводилось пережить приступ моей злости, долго потом ходили с опущенными глазками и прижатыми хвостами…

– Слушай, ты, маленькая дрянь! Ты еще и в жизни–то ничего не видела, а уже стреляться собралась. Никто тебя, дуру, ни в чем не подозревает! Ни я, ни Унгерн. Если застрелишься, тогда точно, тебя виноватой и будут считать. И никто никаких сывороток тебе колоть не будет. Еще, сыворотку на ее, на дуру, переводить. Пистолет ей…

На удивление, вспышка подействовала на Ксению отрезвляюще. Как пощечина на истеричку. Она заулыбалась, порозовела, а я, ворчливо, но уже мягче, буркнул:

– Не пистолет тебе, а по заднице настучать.

– Так и настучите! – яростно–весело отозвалась Ксюха, вскочила со стула и, опершись руками о стол, задрала юбку.

– Так думаешь, не настучу?! – так и взвился я. В запале, шлепнул по ее попке, обтянутой ажурными трусиками.

– Ой, не так сильно! – взвизгнула Ксюшка. – Больно же…

Я добавил. Но уже, не так сильно. А дальше… Мои руки стали действовать как бы сами по себе, сминая трусики и, приспуская невесомую ткань вниз. «Осторожно…» – только и сказала Ксюшка, стряхивая интимную деталь с туфельки...

Может, будь это в другое время и не при таких обстоятельствах, то я помнил бы о табу –«учитель–ученица» и, неважно, что ученица уже давным–давно закончила школу. Видимо, такая «разрядка» потребовалась нам обоим. Ну, а кто бы из мужчинустоял, если он не Боря Моисеев?

– А вы мои трусики порвали, – обличительно заявила Ксюшка, приводя себя в порядок.

– Прости, – потупился я. – И за трусики и… вообще…

– Дурак вы, Олег Васильевич, – улыбнулась Ксюшка. Подошла ко мне, нежно поцеловала, прижалась и шепнула в ухо: – А мне понравилось…

– Врешь ведь, – усмехнулся я. – Старый я уже…

– А вы и не старый… Самое смешное, что вы сейчас кажетесь моложе, чем тогда, когда я в школе училась. А ведь вам тогда лет тридцать пять было?

Еще бы. Мне самому в семнадцать, да и в двадцать лет, все, кто был старше тридцати, казался глубокими стариками. Зато – после сорока стали казаться детьми все, кому еще нет тридцати…