Затемнение
Шрифт:
Тот же, увидев, что неизвестная снова ушла в себя и её рассказ, – не слишком, впрочем, заинтересовавший его, – видимо, на этом закончен, поглядел на неё сбоку ещё некоторое время, любуясь её немного холодной, отстранённой, как будто потусторонней, но при этом такой редкой, утончённой, исключительной красотой, в которой было что-то загадочное и неуловимое, и вздохнул с безотчётным, неосознанным сожалением, словно поняв на одно краткое мгновение, что волей случая столкнулся с чем-то неизведанным, таинственным, завораживающим, чего не было и, скорее всего, никогда больше не будет в его суетливой, суматошной, пустопорожней жизни, посвящённой нескончаемой, утомительной погоне за успехом, деньгами и короткими, мимолётными удовольствиями. И хотел уже встать и, не прощаясь со своей случайной знакомой, даже имени которой он так и не узнал, покинуть наконец залитое безжизненным белесым светом кладбище.
Но снова вынужден был задержаться, так как незнакомка вдруг протяжно вздохнула, качнула головой
Однако он ошибся. Незнакомка не закончила. Видимо одолев охватившее её смятение и собравшись с силами, она продолжила свою однообразную и унылую, по мнению Сергея, повесть:
– И вдруг всё закончилось, – вымолвила она слабым, упавшим, бесцветным голосом, полуприкрыв глаза и нервно шевельнув сложенными на коленях руками. – Внезапно. Нежданно-негаданно. Ни с того ни с сего. Без всякой видимой причины. По камешку, по кирпичику стало разваливаться здание нашей любви, казавшееся мне таким крепким, прочным, несокрушимым… Он стал отстраняться, отдаляться, ускользать от меня. Сначала как-то осторожно, неприметно, будто стесняясь, опасаясь задеть и насторожить меня. Реже стал звонить, приходить ко мне, приглашать меня куда-нибудь, отговариваясь случайными, не очень убедительными причинами… А затем и вовсе перестал объяснять что-либо, отмалчивался, хмурился и думал о чём-то своём. Уже явно не обо мне… Да, наверняка в это время у него уже была другая, – с нажимом выговорила она, и голос её дрогнул, а лицо вновь слегка исказилось. – Дальше – больше. Он стал раздражительным, резким, грубым. Он уже не стеснялся и не думал скрывать своих чувств ко мне. А вернее, их отсутствия… Его тон, когда он говорил со мной, делался холодным и сухим; лицо – непроницаемым, отталкивающим, чужим; глаза, ещё совсем недавно нежные и любящие, – колючими, враждебными, отторгающими меня. Во всём его виде, поведении, манере обращения со мной появилось вдруг что-то суровое, непреклонное, неумолимое. Я не узнавала его. Это был совершенно другой человек, совсем не тот, которого я знала и любила, без которого не представляла своей жизни, с которым хотела бы быть до конца своих дней…
«Ага, и помереть в один день!» – опять чуть не брякнул Сергей. И лишь в самый последний миг, когда фраза, уже вызвавшая недавно негодование рассказчицы, готова была сорваться с его губ, опомнился и прикусил язык, сообразив, что последствия на этот раз могут быть куда серьёзнее, чем просто гневный взгляд. Мало ли что может отколоть в сердцах эта чудная экзальтированная красотка, бродящая ночью по кладбищу и делящаяся с первым встречным своими интимными переживаниями? На всякий случай надо держаться с ней настороже. А ещё лучше – смыться отсюда наконец, пока его опять не сморил сон. Или ещё чего похлеще не приключилось, подумал он вдруг, ощутив внезапное беспокойство и мельком взглянув по сторонам.
Но вокруг было тихо и спокойно. Никаких поводов
И, удивительным образом гармонируя с этой всё более мрачневшей кладбищенской панорамой, звучал взволнованный, подрагивавший, порой срывавшийся голос незнакомки:
– И наконец я поняла, что между нами всё кончено. Что он разлюбил меня. Что я надоела, наскучила ему, что он пресытился мною, моей красотой, моей любовью… Но всё равно, когда он сказал мне об этом в открытую, я была потрясена, раздавлена, убита. Это был удар, от которого я так и не оправилась… Одно дело – подозревать, догадываться, терзаться сомнениями и страхами, но всё же, несмотря ни на что, наперекор всему, надеяться и верить. Ну, или хотя бы тешить себя надеждами, прекрасно отдавая себе отчёт в их призрачности и несбыточности… И совсем другое – знать наверняка, быть поставленной перед фактом. И утратить малейшую надежду, лишиться всякой веры… Это разбивает сердце, иссушает душу, опустошает мозг. От этого можно сойти с ума…
«Ну, вот ты, дорогуша, видать, и тронулась маленько на этой почве», – сделал вывод Сергей, в очередной раз взглядывая на тонкий, изящно очерченный профиль соседки и, вопреки своему уже вполне определившемуся предубеждению против неё, снова вынужденный признать её поразительную, редкостную красоту и очарование, равных которым он не мог припомнить.
Некоторое девушка молчала, по-видимому не в силах продолжать. Раздавалось лишь её возбуждённое, прерывистое дыхание и какие-то едва слышные, подавленные звуки, похожие на всхлипы. Очевидно, бремя вызванных ею самой воспоминаний оказалось слишком тяжело, и ей всё труднее становилось длить свой рассказ, делавшийся всё печальнее и тягостнее. Это невольно почуял даже малочувствительный к чужим бедам Сергей и снова ощутил что-то похожее на сострадание к сражённой горем незнакомке, вновь, теперь уже на словах, переживавшей то, что было в её жизни и что, по всей видимости, оставило в её душе глубокую, зияющую, незаживающую и кровоточащую рану.
Сергей вдруг почувствовал себя не очень удобно, как если бы подслушал то, что не предназначалось для его ушей, и узнал слишком много такого, чем не принято делиться с незнакомым человеком. Он словно бы волей случая заглянул в другую, странную, удивительную для него жизнь, увидел иные чувства, эмоции и страсти, совсем не близкие и во многом попросту не понятные ему, так разительно отличавшиеся от его собственных чувств и желаний, устремлённых в совершенно другую сторону, направленных на абсолютно иные цели. И этот внезапно проявившийся внутренний дискомфорт был так силён, что он немного отстранился от соседки, отвёл от неё глаза и бросил усталый, рассеянный взгляд в глубь кладбища, в ту её часть, где заросли были особенно густы, куда не проникал лунный свет и где царила сплошная, непроницаемая угольная тьма.
Но, едва взглянув туда, он вздрогнул, как от удара током, и чуть не вскочил с места. Ему почудилось, что оттуда, из кромешной непроглядной темени, наверное такой же, какая царила в могилах, над которыми она распростёрлась, на него глянули чьи-то красноватые, мрачно блеснувшие глаза. Блеснули и тут же пропали, растворившись в плотном и густом, как чернила, мраке. А Сергей, с учащённо забившимся сердцем и забегавшими по телу мурашками, долго ещё настороженно вглядывался в сумрачную, будто задёрнутую чёрным пологом даль, теряясь в догадках, померещилось ли ему это или там, в самой глухой и нехоженой части кладбища, действительно кто-то есть. Но кто? Человек или зверь? Или ещё кто-то либо что-то, о чём не хотелось бы и думать в это время и в этом месте? Сергей предположил было, что это его недавний знакомец, дед Ерёма, шастает там в непроходимых кущах и поглядывает издали на необычную парочку, устроившую среди могил вечер воспоминаний. Но он тут же отбросил эту версию, справедливо заключив, что человеческие глаза не способны мерцать в темноте, как кошачьи.
Ещё пару минут он пристально всматривался туда, где на мгновение блеснули страшные фосфоресцирующие глаза, однако не увидел больше ни их, ни чего-либо ещё в том же духе. И решил, ради собственного успокоения, что ему это просто привиделось. А заодно подумал, что ему надо бы всё-таки убраться отсюда от греха подальше, пока не случилось чего-нибудь, о чём он потом сильно пожалел бы.
Но точно какая-то неведомая сила против его воли удерживала его рядом с неизвестной красавицей, которая после очередной продолжительной паузы заговорила еле слышным, истомлённым, задыхающимся голосом, обращаясь уже будто к самой себе и забыв о своём слушателе: