Затерявшийся в кольце бульваров
Шрифт:
– Какая передача была? – вздохнув, спросил Митя. – Ну, а где его показали?
– «Ночные радости».
– А какой канал?
– Не знаю, – расстроилась Лена.
– Ладно, я узнаю сам. Дайте мне день, чтобы понять, кто там заправляет и к кому мы можем обратиться. А у меня к вам встречная просьба.
Лена подняла голову.
– У нас завтра летит передача. Человек заболел, а вторая передача моя, кроме «Разговорчиков», как вы знаете, называется «Искусство и мы». Серьезные люди приглашены, не могу же я им позвонить, сказать: «Не приходите». Выручите меня?
– В смысле? – не поняла
– Ну не придете завтра на мое шоу?
– А при чем тут я?
– Вопрос, который мы будем обсуждать, – «Как государство может заработать на культуре?».
– Это вам к Дорину надо, – покачала головой Лена. – Он, несмотря на то что в нашем бизнесе недавно, несколько штучек придумал, как раз вам в тему. Как государству на нас заработать, а нам, дилерам, облегчение в трудах.
– Интересно. – Вол смотрел на Лену с острым любопытством. – А вы не помните ничего из этих идей?
– Нет, как-то я не верю нашему государству в этом смысле и внимания не обратила. Помню, что идеи были разумные, но кому это все надо?
– Но вы же понимаете, что есть разница между мыслью, высказанной жене на кухне, и на телеэкране перед многомиллионной аудиторией? Судьбы человеческие рушились и, наоборот, возникали из ничего из-за правильного слова, сказанного с экрана в правильный момент.
– Да вы прямо романтик телевидения, – удивилась Лена. – Не удивлюсь, если вы прямо сейчас гимн ему споете.
– На свете нет ничего страшнее и прекраснее ТВ, – назидательно сказал Митя. – Беда – в людях. Почему-то никто не хочет думать и придумывать, все хотят, чтобы было, как у всех, ну, чуть-чуть лучше. Это вообще беда российского бизнеса: не рискнуть, вложить десять тысяч и сделать что-нибудь новое, а истратить тысячу долларов, сделать все, как у соседа, и заработать пятьсот. По-моему, последняя передача, придуманная в России, – это КВН. Все остальное – покупаем или воруем. И покупаем в основном бредятину всякую дешевую, а воруем – и продать толком не можем. Хорошее уродуем так, что потом только псу под хвост. Во имя чего? Чтоб продавалось лучше. Но ведь профессору и мойщице автобусов – разное нужно. Зачем все подгонять под единый и низкий уровень? Вот у меня есть приятель, пишет детективы. Принес их в издательство, а там ему говорят: «Книги покупаем, но названия нужны другие…» Он говорит: «Какие, например?» Ему ответили, а он спрашивает: «Вы вот мои романы хотите издать, потому что они интеллигентные, умные, потому что их будут читать студенты и люди с высшим образованием?» «Да…» – отвечают. «Тогда почему вы хотите их назвать так, чтобы они их в руки взять не захотели?» «А чтобы их и продавщица из овощного купила». «Так у нее же свои пристрастия, ей мои книги скорее всего вообще не понравятся…» А редакторша говорит: «Вообще-то вы правы, но маркетинговый отдел такое не пропустит…»
– А какое было название? – спросила Лена.
– «Четыре всадника». Ну, не блеск, но все же – ассоциация с Апокалипсисом, потом там, в самом деле, есть всадники, и их фактически четыре.
– А стало?
– «Смерть на ипподроме». Вот вы купите книгу с таким названием?
– Нет, – Лена отрицательно покачала головой. – Только мне кажется, Митя, что ваш запал не по адресу. Вы же внутри
В кармане Вола опять зазвонил телефон, он вытащил его, посмотрел на высветившийся номер, потом на Лену:
– Извините, надо несколько слов конфиденциально.
И отошел на несколько метров.
ГЛАВА 24
Дорин повесил телефонную трубку и почесал кончик носа. Разговор с Митей Волом оставил странное впечатление. Его телефон, чудом сохранившийся после всех перипетий, обнаружился в кармане брюк. Он смотрел на бумажку и понимал, что это – ниточка, ухватившись за которую можно было попробовать распутать весь этот таинственный клубок. Андрей хотел завтра с утра бежать в Останкино, чтобы попытаться разобраться на месте, но был осмеян с головы до ног умным Маркизом.
– Я уже не говорю о том, что у тебя не хватит сил туда дойти. – Яков сидел по своей привычке на топчане, тянул чифир и болтал ногами. – Я не говорю, что тебя туда не пустят без паспорта и в таком виде, я уже не говорю и о том, что тебя и в метро скорее всего не пустят. Я хочу только спросить тебя – а почему ты собрался штурмовать именно Останкино?
– Ну, – Дорин лежал на своем топчане и блаженствовал оттого, что утихает боль в ребрах, – там же телевидение находится.
– Да ну? – изумился несносный Маркиз. – И какой, интересно, канал?
– Ну, не знаю. – Андрей вдруг понял, что действительно не знает.
Он принадлежал к тому поколению россиян, для которых понятие «Останкино» было равно понятию телевидения и наоборот. Да, Дорин знал, что когда горела телебашня, то какой-то канал, он, конечно, не помнил какой, все равно продолжал работать. Но еще он помнил, что в октябре девяносто третьего возбужденный народ отправился брать именно Останкино, а не Шаболовку, где, как он сейчас вспомнил, что-то такое телевизионное, кроме музейной башни, тоже было.
– А что, они не все там находятся?
– Не все.
Маркиз соскочил со своего топчана, прихрамывая, подбежал к плитке и налил себе еще чаю. Эта плитка, как и все в этом странном «доме», была сооружением тоже не совсем обычным. Выложенный из кирпича короб, примерно полметра на полметра и сантиметров семьдесят высотой. Дно внутри короба поднято довольно высоко и покрыто листом железа. На листе пробито несколько дырок, причем не сверху вниз, а снизу вверх, и к рваным острым концам дырок прицеплена пружина, как в обычных электроплитках, только длиной метра полтора-два. К концам пружины припаяны провода, а сверху все накрыто металлической решеткой.
Очевидно за счет длины пружины, она раскалялась не очень быстро, но потом давала такой жар, что ночью можно было при желании спать без одеяла.
– В Москве около десяти точек, где располагаются телестудии. Ты хотя бы знаешь, какой канал это передавал?
– Нет, – расстроился Андрей.
– Ты вроде рассказывал, что у твоей жены есть приятель на телевидении, который пригласил ее на программу?
– Есть такой, – согласился Дорин.
Он, убей Бог, не мог вспомнить, когда рассказывал об этом Маркизу, но за последние пару дней он вообще немногое мог вспомнить.