Затишье
Шрифт:
– Я, право, не знаю... Впрочем, если я не стесню...
– Нисколько, помилуйте, я сейчас велю вам комнату приготовить.
– А ведь хорошо ехать верхом при луне,- заговорила Надежда Алексеевна, как только подали свечи, принесли чай и Ипатов с Егором Капитонычем засели играть в преферанс вдвоем, а Складная Душа безмолвно уселся возле них,-особенно по лесу, между кустами орешника. И жутко, и приятно, и какая странная игра света и тени - все кажется, как будто кто-то крадется за вами или
Владимир Сергеич снисходительно осклабился.
– А то вот еще,- продолжала она,- случалось ли вам сидеть в теплую, темную, тихую ночь возле леса: мне всегда кажется тогда, что сзади, близко, над самым ухом, как будто двое горячо спорят чуть слышным шепотом.
– Это кровь стучит,- проговорил Ипатов.
– Вы очень поэтически описываете,- заметил. Владимир Сергеич.
Надежда Алексеевна посмотрела на него.
– Выдумаете?.. В таком случае Маше мои описания не понравились бы.
– Почему? разве Марья Павловна не любит поэзии?
– Нет; она находит, что все это сочинено, все неправда;
этого-то она и не любит.
– Странный упрек!
– воскликнул Владимир Сергеич.
– Сочинено! да как же иначе? на что же после этого сочинители?
– Ну вот, подите; впрочем, ведь и вы не должны любить поэзии.
– Напротив, я люблю хорошие стихи, когда они действительно хороши и благозвучны и, как бы это сказать, представляют идеи, мысли...
Марья Павловна встала.
Надежда Алексеевна быстро обернулась к ней.
– Куда ты, Маша?
– Детей уложить. Девять часов скоро.
– Да разве без тебя они не лягут?
Но Марья Павловна взяла детей за руки и ушла с ними.
– Она сегодня не в духе,- заметила Надежда Алексеевна,- и я знаю отчего,- прибавила она вполголоса.- Но это пройдет.
– Позвольте спросить,- начал Владимир Сергеич,- вы зиму где намерены провести?
– Может быть, здесь, может быть - в Петербурге. Мне кажется, я в Петербурге соскучусь.
– В Петербурге-то, помилуйте! Как это возможно! И Владимир Сергеич пустился описывать все удобства, все выгоды и прелести столичной жизни. Надежда Алексеевна слушала его со вниманием, не сводя с него глаз. Она словно изучала его черты и изредка посмеивалась про себя.
– Я вижу, вы очень красноречивы,- сказала она наконец,- придется прожить зиму в Петербурге.
– Вы не будете раскаиваться,- заметил Владимир Сергеич.
– Я никогда ни в чем не раскаиваюсь, не стоит труда. Сделал глупость, старайся поскорей забыть ее - вот и все.
– Позвольте спросить,- заговорил после небольшого молчания Владимир Сергеич на французском языке,- вы давно знакомы с Марьей Павловной?
– Позвольте спросить,- возразила с быстрой усмешкой Надежда Алексеевна,- почему
– Так... без всякой особенной причины... Надежда Алексеевна опять усмехнулась.
– Нет, я не очень давно ее знаю. А не правда ли, она замечательная девушка?
– Она очень оригинальна,- промолвил Владимир Сергеич сквозь зубы.
– А что - это в ваших устах, в устах положительных людей, похвала? не думаю. Может быть, и я вам кажусь оригинальной? Однако,- прибавила она, поднимаясь с места и взглянув в раскрытое окно,- луна, должно быть, взошла, это ее отблеск над тополями. Пора ехать... Пойду прикажу оседлатьКрасавчика.
– Уж он оседлан-с,-проговорил казачок Надежды Алексеевны, выступая из тени сада в полосу света, падавшую на террасу.
– А! ну прекрасно! Маша, где же ты? приди проститься со мною.
Марья Павловна появилась из соседней комнаты. Мужчины встали из-за карточного стола.
– Так вы уж и едете?
– спросил Ипатов.
– Еду, пора.
Она приблизилась к двери сада.
– Какая ночь!
– воскликнула она,- подойдите, подставьте ей лицо; чувствуете вы, она как будто дышит? и какой запах! все цветы теперь проснулись. Они проснулись - а мы спать собираемся... Да, кстати, Маша,прибавила она,- я ведь сказала Владимиру Сергеичу, что ты не любишь поэзии. А теперь прощайте... вот и лошадь мою ведут...
И она проворно сбежала по ступеням террасы, легко взобралась на седло, сказала "до завтра" и, ударив лошадь хлыстиком по шее, поскакала к плотине... казачок пустился рысью за ней.
Все посмотрели ей вслед...
– До завтра!
– раздался еще раз ее голос из-за тополей. Стук копыт долго слышался в тишине летней ночи. Наконец Ипатов предложил вернуться в дом.
– Оно точно, хорошо на воздухе,- сказал он,- а надо же партию нашу доиграть.
Все послушались его. Владимир Сергеич начал расспрашивать Марью Павловну, почему она поэзии не любит.
– Мне стихи не нравятся,- возразила она как бы нехотя.
– Да вы, может быть, мало стихов читали.
– Я сама их не читала, а мне читали.
– И неужели ни одни вам не понравились?
– Ни одни.
– Даже Пушкина стихи?
– Даже Пушкина.
– Отчего?
Марья Павловна не отвечала, а Ипатов, оборотясь через спинку стула, заметил с добродушным смехом, что она не только стихов, но и сахару не любит и вообще ничего сладкого терпеть не может.
– Да ведь есть стихи не сладкие,- возразил Владимир
Сергеич.
– Например?
– спросила его Марья Павловна. Владимир Сергеич почесал у себя за ухом... Он сам не много стихов знал на память, особенно не сладких.