Затишье
Шрифт:
Враги: мировой посредник, судебный следователь, становой пристав — враги! Они гасят сверху то, что Костя поджигает. Любому из них Колпаков выплатит за голову Кости тысячу рублей серебром… Словно нити протянулись от села Куляма к библиотеке Иконникова, к домику на Заимке.
Между тем становой пристав приказал старосте собрать к утру сход, староста послал за сотскими и десятскими.
— Приступайте к вашему делу, — напомнил Бочарову мировой посредник.
Костя показал старосте объявление, пояснил его суть. Староста
Начальство удалилось в дом священника, благословляющего ил приезд, Бочаров решился остаться в правлении. Староста покликал толстую бабку, она принесла в деревянной чашке щей, кругляш подового хлеба. Хлеб был липкий, будто глина с соломой.
В селе была тягучая тишина, словно перед грозою. Тайное и пока бесшумное движение было в этой тишине, но нервы уже воспринимали его. И Костя даже вздрогнул, когда в дверь кто-то поскребся.
Мужичишка — бороденка в три волоска, носик пуговкой, круглые глаза в красных ободках, без ресниц, через голову плешинка. Одежда — заплатка на заплатке, лапти — отопки, онучи обкручены грязными опорками.
Поклонившись шапкой до полу, шмыгнул он носом, сказал бойко:
— Здравствуйте все рядышком! Епишка я то есть.
— Садись, Епишка, — засмеялся Костя, указывая на лавку.
— Да постою, порасту. Бог-то мне росту, едрена вошь, с кукиш выделил, — шмыг, шмыг.
Однако сел, шапку положил в коленки. Пахло от него овчиной, полынью.
— Скажи мне, господин начальник, чего там дадут?
— Ну-у, лесу на постройку, работа всегда будет, — невольно попадая в Епишкин говорок, перечислял Костя. — Платить обещают хорошо.
— А землю? — Епишка даже прослезился от надежды.
— Только при усадьбе.
— Не-е, — вздохнул Епишка. — Ты, едрена вошь, мне землю подавай. И здесь без земли маемся, мякину жуем. Да ты пойми по-человечески — как жить-то? Обруснели вовсе. Баба моя трижды в год брюхатая ходит. И не стараюсь вроде.
«От такого работника и на заводе не будет пользы», — подумал Костя. — В общем, решай сам.
— Да ты хоть пообещай землю-то!
— Ничего обещать не могу. Либо подписывай соглашение, либо…
— Да ладно, — Епишка поднялся, подмигнул, — не даешь земли, так поедем. Дюжину работников выращу, во как! Ну дак это: всех благ во всех углах!
Только Епишка ушел, появился пожилой мужик в синем суконном полукафтане с красной шерстяной опояской, в добротных сапогах. Горький запах дегтя поплыл по правлению. Мужик медленно стянул шапку, значительно откашлялся. Разговор начал издалека: про оскудение земель, неурожаи, беды, которые предрекло в прошлом годе божье знаменье, начертанное в небе. Костя терпеливо слушал, чувствовал, что этот пришел не только от себя. Крестьянин выспрашивал обстоятельно, оглаживал бороду короткопалой ладонью, морщины ползли на лоб.
— Спасибо, что впустую ничего
Непривычная к перу мужичья рука медленно вспахала угол листа: «Евстигней Силин».
— От деревни оторваться — все одно что наполовину помереть. — Он говорил скорее себе, чем Бочарову. — Не всяк решится. Вот те, кто надеется, пошумят завтра. Так что ты не пужайся. Только не выйдет из этого ничего, кроме пущей беды. А мы посля цепа — мотовила попробуем. — Он невесело усмехнулся.
Когда повечерело, на площади у церкви собралось человек пятьсот. Молчали, и пугало молчание толпы. Мировой посредник, хрипя и булькая, поносил крестьян за неповиновение. Крыльцо правления жалобно под ним стонало. Пристав дергал ляжками, щупал саблю.
— Нажрался, боров, наших костей! — взвился рыдающий голос. — Проваливай, пока шкура цела!
Посредник захлебнулся, налился сизой кровью.
— Кто кричал? — засуетился пристав. — Подать сюда!
— Сам возьми-и!
В улицах стояли бабы, сложив руки под отвислыми грудями, обреченно ждали.
— Скоро прибудут господин исправник с казаками, тогда запоете, — грозил пристав.
Лепешка навоза угодила прямо в его холеные усики. Толпа заревела, начала придвигаться.
— Давай своего исправника, у нас с ним старые счеты-ы. Ул-лю! Ату их, ату!
Посредник кинулся в дверь, сшиб Костю. Пристав вбежал последним, задергал ногами, притискивая к двери тяжелый стол. Снаружи ударили камни, сыпануло стекло.
— Староста! — срываясь с голоса, возопил пристав. — Скачи в Оханск!
Староста остался на крыльце, увещевал, но его не слушали. А один из сотских уже нахлестывал коня — летел в город.
— Влипли, — трясся судебный следователь. — Ах ты, боже мой, боже мой!..
Пристав блевал в углу, мировой посредник страдал животом.
Костю знобило. Ничего забавного не было в том, что крестьяне и его забросали камнями. Для них он был одного поля ягодой с этим судейским крючком, с этим дурачком приставом, с этим кабаном. И если страсти толпы распалятся, и Бочарову нечего ждать пощады. «Взорваться на бочке с порохом, которую сам же поджег», — усмехался Костя, стараясь взять себя в руки.
— Чему вы радуетесь? — взъелся следователь. — Нас могут линчевать! Говорил ведь я, говорил: без казаков в Кулям не водворяться. — Он ткнул острым пальцем в сторону мирового посредника. — А все вы-ы!
— Брру-у, — зарычал утробою посредник и сморщился, словно в рот ему угодила муха.
Снаружи дверь приткнули кольями. Костя осторожно поглядел в окно. Вдоль правления ходили два дюжих молодца с деревянными палицами. Толпа на площади накапливалась. Какой-то мужик взмахивал рукой с телеги, словно рубил что-то, отсюда невидимое.