Заупокойная месса
Шрифт:
И когда пространство исчезает, — когда все вокруг меня валится, как волны в отверстие, которое делает ребенок, бросая камень на поверхность воды, когда я теряю власть над моими мускулами, когда у меня исчезает осязательное и мускульное чувство, и я не знаю больше, существую ли я — когда тысячелетия уходят назад, и я на мгновение вновь приобретаю мою обнаженную индивидуальность, мой умирающий пол, чтобы вновь погрузиться в первобытие, понять себя, как первоначальный атом, который хочет сам себя оплодотворить, и когда я чувствую, как пульс сущего бьется в моих жилах: тогда я ощущаю невыразимое, глубокое, бесконечное счастье,
Я очень хорошо понимаю, что это конец. Я знаю, что это дезинтеграция ощущений, тяжелые расстройства мускулов и нервной системы. Но что до всего этого моему Я!
Я хочу погибнуть.
И хотя сфера ощущений совершенно освободилась от моей воли, хотя мои душевные состояния действуют лишь наполовину, — все мысли спутаны, сеть чувств изорвана, в основе лишена двигательной энергии: за то я наслаждаюсь в моем Я удивительной, микрокосмической картиной титанического мировоззрения!
Я, субъект, существую только в ощущении; я знаю себя только в ощущении; становится ли это последнее волей, вещь совершенно второстепенная.
Я не знаю ничего, кроме моих ощущений, и прежде всего я не знаю никакой причинности, лишь последовательность моих ощущений; развиваются ли они логично или нет, не мое дело.
Мой субъект находится просто на изолирующей скамейке. Он есть центр тяжести, около которого колеблется иллюзорное; он смотрит в микроскоп или, смотря по желанию, в телескоп; и под верховной властью моего субъекта я позволю себе думать, что все есть только сон и что «действительно» есть лишь особая форма сна, и что мое Я мне так же чуждо, как и вам.
И неужели ради вас, которых, быть может, вовсе и не существует, вас, паутины моей беременной полом души, ради вас, люди, должен я жить?
Быть может потому, что я чем-то обязан человечеству, потому что я «все же существую»?
Ха, ха, ха! Mais rassurez vous [12] : я люблю вас всех, вас, которые не в состоянии быть ни чем иным, кроме автономных половых органов аргонавтов, которые в период течки отделяются от материнского тела и самостоятельно отыскивают самку;
12
Но я вас уверяю (фр.).
вас, находящихся в постоянном половом возбуждении, называющих себя художниками и творящих идеалы своей похоти;
вас, вечно гоняющихся за наживой для разбросанных вами сперматоцитов, что вы называете стремлением к личному бессмертию;
вас, которые так безгранично расточительны; ибо в вашей глупости проявляется нелепая грандиозность природы пола, которой нужно пятнадцать миллионов сперматоцитов, чтобы оплодотворить одно смешное яичко;
о! я люблю вас всех и сожалею вас, ибо вы должны жить, вы навозная куча, из которой возникает новое будущее, ибо вы суть средства и воспроизводительные органы пола и чувствуете себя обязанными жить для других.
Я живу лишь для себя!
Я — начало, ибо ношу в себе все фазы развития, и я — конец, ибо я его последнее звено.
Один со своими ощущениями.
У вас есть еще внешний мир; у меня его нет, у меня есть только Я.
Я есмь Я.
Я — великий синтез Ягве и Сатаны,
Я — синтез самого опьяненного вдохновения и хладнокровно рассчитанной утонченности, синтез верующих первобытных христиан и язвительно-насмехающихся неверующих, исступленный мистик и жрец Сатаны, который одновременно благословляющими устами произносить священнейшие слова и самые гнусные богохульства.
И в это мгновение я испытываю ощущение света, как будто целое пурпурное море полузастывшей венозной крови разлилось по небу, а в ушах режущий, тягостный тон в аппликатуре, словно палач, режет пилою по стеклу.
О, qualis artifex pereo! [13]
Ты — точно слабый, бледный, серебряный луч света, который окно хижины в теплую осеннюю ночь выбросило на луг сквозь влажное, мягкое покрывало тумана, который со страстной, пресыщенной усталостью расстилается над травяным ковром. Этот луч колеблется над поверхностью тумана, как замедленная волна света, чистый, золотой, он течет как звон колокола к Ave Maria, постепенно замирая, и долго еще звучит и льется в тело усталым, болезненным покоем.
13
О, какой артист умирает! (лат).
Ты — точно голубой час утра, когда восток начинает алеть и дышать светом. Весь мир насыщается темными пасхальными мистериями Воскресения, он тонет в голубом блаженстве неба, он растворяется в атмосфере холодной, расплавленной дамасской стали и вдруг загорается в далеком, глубоком, фиолетовом море красок, которое зажглось первыми, меланхоличными, утомленными сном столбами света.
И все стало темно-голубым и священным.
Вокруг твоих глаз было точно сияние протуберанцев во время солнечного затмения, точно фосфоренценция гниения, и они светили, как две глубокие звезды черной осенней ночью в бездну души моей.
Около углов твоего рта нежные, мягкие линии интерференции, напомнившие мне мое родное озеро, ясную, тихую поверхность воды, когда я колебал ее веслом.
Твой голос долетел до меня таким, как будто он вместе с весенним ветром пронесся над зеленым морем, и я слышу его постоянно, как растворившееся, превращенное в звучащую атмосферу море света, которое вечно течет вокруг меня бесконечно нежными, отчетливыми колебаниями волн.
Я хожу, точно окутанный этим голосом, и мысли мои текут, поднимаясь и опускаясь на волнообразном ритме этого голоса, с мягкой, как от удара женской руки, доминантой на cis moll.
Когда я увидел тебя в первый раз, мне показалось, что я вижу свою индивидуальность в ее мистической наготе.
Ты была для меня откровением моего возвышеннейшего созерцания; в тебе была разрешена загадка моего величайшего эстетического стремления.
Ты была историей моего развития, прошлым моего пола. Ты была частью моего палингенезиса; в нас воплотилась общая предвечная идея, одна и та же волна половой эволюции.
Итак, я должен был любить твои формы, твои движения; исходившее от тебя настроение должно было опьянить меня, потому что мой пол направил на тебя мою душу, чтобы она привела ему тебя на съедение, принесла тебя в жертву Молоху.