Заурядные письма священника своей мертвой жене

Вертфоллен Франц

Так я и подумал – подойду, выясню, что мальчишка – водитель, и пусть отстанут все. И совесть отстанет.

Я: Добрый день.

Кивнул только.

Я: Вы, извините, крещенный?

Опять кивнул.

Я: Вы на мессу хотели прийти?

ОН: Нет, я… просто.

Так и кончился во мне шпион. Я стоял и неудачным соляным столбом пялился.

ОН: Can I help you?

Я: Я говорю на немецком. И знаю более-менее всех прихожан. Вы… тоже хотите?

ОН: Стать прихожанином?

Я: Да, то есть…

ОН:

Нет. Но, по-моему, в церковь можно заходить всякому, не только прямой пастве.

Я: Да, но… как вы выбрали эту?

ОН: Вы что-то имеете против?

Я: Нет. То есть… мне, конечно, не нравится, когда люди ходят сюда как в музей.

ОН: Как в музей?

Я: Так… прогулочно.

Он кивнул и развернулся.

И так мне стало горько. Узнать – ничего не узнал, еще и человека задел.

Я: Простите, я… не то имел в виду. Просто… обычно никто из нацистского руководства сюда не заходит. У меня скромная церковь. Я…

ОН: Вы против режима.

Я: Я… за господа.

ОН: Не бог ли велел слушаться царя своего, как наместника божьего? Но к черту всю грошовую философию. Я вас понял.

Я: Нет, послушайте, вы неправильно поняли. Я… просто удивлен. Извините, если я был резок. Вы… хотите исповедаться?

Брови у него подлетели.

Я: Да, я знаю. I put myself in shame. Но вы… пару раз казались мне очень грустным, я думал, может, вы хотите…

ОН: Облегчить душу? Вы что-то конкретное хотите услышать?

Вот такой, Кэтти, из меня шпион.

Я: Я… всё, что вы скажете. Сколько вам лет, извините?

Опять брови поднял.

ОН: Почему?

Я: Так… для себя.

Почему? Почему, Кэтти, в жизни всё всегда так нелепо и неуклюже?

Непродуманно так.

Молчали.

Я: Послушайте, я не хочу вас гнать, не хочу лезть в душу, я просто думал… помочь.

ОН: Помочь?

Я: Ну, вы же не все время приходите сюда как на экскурсию.

ОН: Вы думаете, исповедь… станет лучше?

Я: Попробуйте.

Господи боже, что ж я исповедь, как галоши, ему продаю?

Размышляет.

Хоть бы чин узнать.

Я: Сюда редко СС заходит. Вы ведь из СС?

ОН: Да.

Кратко.

Я: Лейтенант?

Молодец, Джон! Умница! Мата Хари.

Посмотрел удивлено.

ОН: Нет.

Я: Но это ваша машина… была… пару раз?

Нахмурился.

ОН: Нет. Служебная. Почему?

Я: Да я…

ОН: Для себя?

Джон, дебил редкостный, такой из тебя шпион, не только сам загремишь – всех сейчас выдашь!

ОН: Вам машина нужна?

Я: Нет, я думал… с каких чинов машины выдают, то есть, как-то так. Интересно просто.

ОН: Вы автомобилями увлекаетесь?

Я: Да! Автомобилями!

Захохотал.

ОН: Вам чин мой нужен? Вы бы так и спросили. СС-штандартенфюрер.

Ох, Кэт.

Стыдно.

Я:

А на английском со мной… так и видно, что англичанин?

Посмотрел, как на идиота.

ОН: СС-штандартенфюрер. Гестапо. Работа у меня – знать.

Вот так. Те полночи планы составляли, как вызнать, а мальчик честно так, с распахнутыми глазами, в лоб.

И кто тут грязен?

Даже странно, что он так открыто.

ОН: Я думал, вы давно поняли.

И тут, Кэт, я опять как последний идиот, чуть не сказал – «пойдемте», руки сами для наручников соединились.

Как же это все-таки тяжело – врать!

Я: Значит, вы следить ходите?

Он опять, как на идиота.

ОН: За вами? А надо?

Я только головой помотал.

А он улыбается – больше семнадцати и не дашь.

Да уж – следить на Мерседесе,

с бабой.

ОН: Хотите, кофе вместе попьем? Вместо исповедальни.

Я: Английский у вас хороший.

ОН: Спасибо, но британцы так всем говорят, даже индусам.

Я: Да, но у вас правда хороший.

ОН: Кофе вы будете? Или на службе?

Я: Буду.

На часы глянул.

ОН: Ну, тогда в другой раз. У меня обед кончается. А об исповеди подумаю.

Глаза поднял.

Серые, как у Джереми.

ОН: Доверять вам можно?

И ведь Иудой себя чувствуешь, Кэт.

Улыбнулся.

ОН: Ладно. До скорого, патер. Если что, я за вами Мерседес пришлю.

Кэт,

Я вообще не успеваю тебе писать. Такая жизнь стала! Фриц упал мне на голову, пробил лоб, я их все-таки убрал. Подвесил на кухне. Молился за Гильку.

Мальчик Мерседес не прислал.

Сегодня исповедовался.

Кэт! Что это было!

В обед я услышал звук мотора, он вышел из машины при полном параде – форма сияет. Бляшки, нашивки, фуражка – вот – фуражка это, не кепка у них. В сапогах. Сапоги гвоздями по камню стучат. Так он прямо, уверено в церковь зашел, ко мне шаг чеканил, я подумал – всё, точно арест. А он подходит, свеженький такой – ариец, ариец – пойдемте, говорит. У меня опять руки для наручников запястьями уже собрались, а он добавляет, командно так – не громко, не крикливо, но повелительно очень – «на исповедь». Так «на расстрел» произносят, а он мне – «на исповедь».

Подошли к кабине, сели. У меня сердце в самой гортани стучит.

Он фуражку на подставочку положил и молчит.

ОН: Ну. Начинайте.

Я: Я слушаю тебя, сын мой.

ОН: Вообще у меня мать прямо повернутая католичка. Я в детстве в церковном хоре пел. Месяц. Или меньше… нет, больше. Недолго, в общем.

Молчит.

Я: Когда последний раз ты исповедовался?

ОН: Лет в четырнадцать, может. Больше десяти лет назад. Нам бы быстрее, время у меня ограничено.

Тишина.